Какой-то голос забормотал мне в ухо. Я повернул голову; инспектор Веймаут поднял руки и частично сдвинул повязку со своего рта.
— Я вожусь с этими веревками с тех пор, как мы оставили эти вонючие подвалы, — прошептал он. — У меня все запястья изрезаны, но если бы я сумел вытащить нож и распутать ноги…
Смит толкнул его своими связанными ногами. Детектив сдвинул повязку обратно на место и спрятал руки за спину. На корме появился доктор Фу Манчи в пальто, но без шляпы, таща за собой Карамани. Он уселся на подушки рядом с нами, и я видел его бесцветные зубы в тусклом полумраке, к которому мои глаза уже начинали привыкать.
— Доктор Петри, — сказал он, — вы будете почетным гостем в моем доме в Китае. Вы поможете мне революционизировать химическую науку. Мистер Смит, я боюсь, что вы знаете о моих планах больше, чем, по моему мнению, должны знать, и я хотел бы выяснить, есть ли человек, которому вы все это открыли. Там, где вам откажет память, а мои иглы и проволочные жакеты окажутся неэффективными, возможно, более точными будут воспоминания инспектора Веймаута.
Он повернулся к сжавшейся девушке, которая отпрянула от него в ужасе. На нее жалко было смотреть.
— Сейчас в моих руках, доктор, — продолжал он, — шприц, заряженный редкой культурой, что-то среднее между бациллами и грибами. Вы, похоже, проявляли чрезмерный интерес к прелестным щечкам и губкам, которые делают мою Карамани такой очаровательной, к гибкой грации ее движений и свету в ее глазах. Пока существуют такие отвлекающие соблазны, вы не сможете полностью посвятить свой ум научным исследованиям, которые вам предстоят. Одно прикосновение острого кончика иглы, и несравненная Карамани превратится в сварливую каргу, бешеную, безумную…
В следующее мгновение он был сбит с ног по-бычьи навалившимся на него Веймаутом!
Карамани, нервы которой были на пределе, с душераздирающим рыданием сползла на палубу и лежала неподвижно, без сил. Я сумел, бешено извиваясь в своих путах, сесть, и связанный Смит перекатился в сторону, когда детектив и китаец вместе грохнулись на палубу.
Правая ручища Веймаута держала желтое горло доктора, левая стиснула правую руку китайца с зажатой в ней иглой.
Теперь я мог видеть весь баркас, и, насколько возможно было различить в тумане, только еще один человек был на борту — полуодетый смуглый бирманец, стоявший у руля, именно тот, кто нес нас через подвалы. Сумерки сгущались, и создавалось впечатление, что я нахожусь в закрытом темном ящике. Стук мотора, свистящее дыхание двоих людей в смертельной схватке, где так много поставлено на карту, — только эти звуки да бурлящая вода за кормой нарушали жуткую тишину.
Постепенно, со змеиной ловкостью, производившей страшное и жуткое впечатление, Фу Манчи сводил на нет преимущество, сначала имевшееся у Веймаута. Его когтистые пальцы-клешни накрепко вцепились в горло верзилы-полицейского; правая рука со смертоносной иглой давила вниз левую руку противника. Сначала он был внизу, но теперь одолевал Веймаута, подминая его под себя. Его физическая выносливость, наверное, была поистине изумительной. Свистящее дыхание вырывалось из его ноздрей; Веймаут явно уставал.
Внезапно полицейский изменил тактику. Нечеловеческим усилием, к чему его, мне кажется, побуждало неумолимое приближение иглы, он поднял Фу Манчи, держа его за горло и за руку, и швырнул в сторону от себя.
Но хватка китайца не ослабла, и оба борца свалились одним извивающимся клубком на подушки левого борта. Баркас накренился, и кляп в моем рту задушил крик ужаса: Фу Манчи, пытавшийся вырваться из рук детектива, потерял равновесие, упал назад и, не отпуская Веймаута, соскользнул в реку.
Обоих проглотил туман.
Бывают мгновения, когда человек не может вспомнить, что же именно он чувствовал, — мгновения настолько страшные, что милосердная память отказывается хранить эмоции, ими вызванные. Это был один из подобных случаев. В моей голове царил хаос. Я смутно увидел, или мне показалось, что бирманец, стоявший на носу, оглянулся и выпустил из рук штурвал. Курс изменился.
Сколько времени прошло между трагическим концом этой борьбы гигантов и моментом, когда перед нами внезапно появилась черная стена? Этого я сказать не могу.
Я почувствовал страшный рывок, от которого у меня помутилось в голове. Мы сели на мель. Последовал громкий взрыв, и я ясно помню, что смуглый рулевой прыгнул с борта в туман; больше я его не видел.
Нас заливала вода.
Полностью осознавая неминуемую гибель, я бешено рвал путы, но мои руки не были так сильны, как руки бедного Веймаута, и я начал уже смиряться с ужасной и неизбежной возможностью смерти. Утонуть в шести футах от берега!
Рядом со мной крутился, пытаясь освободиться, Найланд Смит. Я думаю, его цель была дотянуться до Карамани, чтобы поднять ее. Ему это не удалось, зато удалось прибывающей воде. Из самых недр моей души в небо вознеслась благодарная молитва, когда я увидел, что она пошевелилась, подняла руки и сжала ими голову, когда я увидел огромные, полные ужаса глаза, сверкавшие через пелену тумана.
ГЛАВА XXVII
НА КВАРТИРЕ У ВЕЙМАУТА
Мы оставили разбитый баркас всего за несколько секунд до того, как его корма погрузилась в воду. Мы не имели понятия, где находился берег, на который мы попали. Но по крайней мере это была суша, и мы освободились от доктора Фу Манчи.
Смит стоял, глядя на реку.
— Боже мой! — тяжело вздыхал он. — Боже мой!
Он, как и я, думал о Веймауте.
Когда спустя час нас обнаружила патрульная лодка (на низинах, ниже по течению от Гринвича) и мы услышали, что в отравленных подвалах погибли восемь человек, нам сообщили и новости о нашем храбром товарище по оружию.
— Там, в тумане, сэр, — отрапортовал инспектор Раймэн, который был за начальника; он не мог совладать со своим голосом, — там был жуткий вой и хохот, который будет мне сниться не одну неделю.
Карамани, которая прижалась ко мне, как напуганный ребенок, задрожала, и я понял, что игла сделала свое дело, несмотря на гигантскую силу Веймаута.
Смит шумно сглотнул.
— Я молю Бога, чтобы река забрала этого желтого сатану, — сказал он. — Я бы год моей жизни отдал, чтобы увидеть его крысиное тело на конце крюка патрульной лодки!
Грустной компанией плыли мы той ночью через туман, домой. Это выглядело почти как дезертирство — оставить место, где Веймаут доблестно сражался в своем последнем бою. Наша беспомощность была трогательной и жалкой, и, хотя даже будь эта ночь ясной, как хрусталь, я сомневаюсь, что мы могли действовать по-другому, все равно мне пришло в голову, что эта зловонная сумеречная тьма была еще одним врагом, принудившим нас к трусливому отступлению.
