Первая жертва лежала у камина, свернувшись калачиком. Камин был электрический, не настоящий. Убийца — или убийцы — уложили труп точно как на картинке, которую нам показала Люси. Картинка уже была запечатана в пластик и снабжена ярлыком. Это была иллюстрация к сказке, которую я читала в детстве — я любила сказки о брауни, из-за Ба.
В той сказке брауни уснул перед камином, где его и нашли хозяйские дети. Ба прокомментировала, помню: «Да ежели брауни хоть щепотки соли стоит, он на работе ни в жисть не уснет». Дальше в сказке говорилось о том, что брауни привел детей в волшебную страну, и мне понятно было, что все там выдумки, потому что ничего похожего в волшебной стране никогда не бывало.
— Еще одно детское воспоминание непоправимо испорчено, — тихо сказала я.
— Что? — переспросила Люси.
Я качнула головой.
— Прошу прощения. Бабушка читала мне эту книжку, когда я была ребенком. Я думала, что когда-нибудь стану читать ее своим детям. Пожалуй, теперь не стану.
Жертвой была женщина, и я с трудом заставила себя взглянуть на то, что сделали с ее лицом. В сказке была брауни — и ее превратили в брауни, отрезав нос и губы.
Рис подошел ко мне со словами:
— Не смотри на лицо.
— Мне не нужны подобные советы, — сказала я резко, хоть и не собиралась огрызаться.
— Я хотел сказать, смотри не только на лицо.
Я нахмурилась, но послушалась, и едва мне удалось отвлечься от кошмара лица и посмотреть на обнаженные руки и ноги жертвы, как я поняла, что он имел в виду.
— Она брауни.
— Именно, — подтвердил он.
— Ей нарочно придали с ними сходство, — сказала Люси.
— Нет, Рис имеет в виду руки и ноги. Они длиннее, чем у людей, и очертания немного другие. Уверена, что она проделала какую-нибудь процедуру эпиляции, чтобы удалить слишком обильную для человека растительность.
— Но лицо-то у нее человеческое? Кровь всю смыли, но ясно видно, что это раны, а не природное.
Я кивнула:
— Я знакома минимум с двумя брауни, которые приобрели нос и губы с помощью пластических хирургов. Но руки и ноги искусственно не утолщают, не меняют их форму.
— Роберт таскает штангу, — сказал Рис. — Поддерживает мышцы в тонусе, а заодно конечности приобретают нужный вид.
— Брауни могут поднять впятеро больше собственного веса. В норме им со штангой упражняться не надо.
— Он это делает ради сходства с человеком.
— Я тронула Риса за руку:
— Спасибо. Я ни на что не могла смотреть, кроме лица. Пусть кровь убрали, но раны явно свежие.
— Так вы утверждаете, что она на самом деле брауни? — переспросила Люси.
Мы кивнули одновременно.
— В документах нет ни намека, что она не самая обычная уроженка Лос-Анджелеса.
— Она не может быть полукровкой? — спросил подошедший к нам Гален.
— Как Ба? — спросила я.
— Да.
Я задумалась, посмотрела на тело, стараясь отвлечься от эмоций.
— Возможно, но в таком случае все равно одним из родителей должен быть нечеловек, а это отражается в документах. В самых разных документах. Где-то должны быть настоящие записи.
— Обычная проверка указывает только на человеческое происхождение, и родилась убитая здесь, в городе, — сказала Люси.
— Копните глубже, посоветовал Рис. — Такое явное генетическое сходство вряд ли вылезет у отдаленного потомка.
Люси кивнула, выцепила из толпы какого-то детектива, что-то ему сказала, и он поспешно удалился. Всегда приятно на осмотре места преступления получить конкретную задачу: когда занимаешься делом, не так страшно смотреть на все эти ужасы.
— Камин, кажется, прямо из магазина, — заметил Гален.
— Да, так и есть, — сказала я.
— В прошлый раз было так же? — спросил Рис.
— Что ты имеешь в виду?
— Принесенные с собой предметы, инсценировка книжной иллюстрации?
— Да, — сказала я. — Только книжка другая. Совсем другая сказка, но реквизит тоже принесли с собой, чтобы сделать сходство как можно более точным.
— Вторая жертва не настолько тщательно подобрана, — сказал Гален.
Мы с Рисом кивнули. Предположительно жертвами были Клара и Марк Бидвелл, проживавшие по этому адресу. Обе жертвы соответствовали их общему описанию, и рост совпадал, но вообще-то пока их не идентифицируют по зубам или отпечаткам пальцев, полной уверенности не будет. Лица их теперь никак не походили на улыбающиеся фотографии на стенах. Мы пока приняли, что это и есть постоянные жильцы квартиры, но это было лишь предположение. Полиция тоже придерживалась такого мнения, что меня несколько успокаивало, но все равно мы нарушали первое правило Джереми: никаких допущений, только точные сведения.
Джереми Грей оказался легок на помине — едва я о нем подумала, он показался на пороге. Он примерно моего роста пять футов ровно; одет был в отлично сшитый черный костюм, придававший его серой коже глубокий и красивый оттенок, и хоть у людей никогда не бывает серой кожи, почему-то в этом костюме он казался совсем человеком. Он только в этом году перестал одеваться во все серое, и мне нравилась новая цветовая гамма. Вот уже три месяца он встречался с одной женщиной — она работала костюмером на киностудии и к одежде подходила серьезно. Джереми всегда одевался дорого, в дизайнерскую одежду и обувь, но теперь все на нем стало сидеть как будто лучше. Может быть, это заслуга лучшего аксессуара в мире — любви?
Главной деталью треугольного лица Джереми был здоровенный крючковатый нос. Джереми был трау — по расовой принадлежности. Сородичи его изгнали несколько веков назад за кражу одной-единственной ложки. Среди фейри воровство не считается слишком уж предосудительным, но трау славятся пуританскими взглядами во многих областях. Зато они воруют женщин у людей, то есть пуритане они далеко не во всем.
Двигался он изящно, как всегда; даже пластиковые бахилы поверх дорогих туфель не портили его элегантный вид. Об элегантности трау легенды не ходят, и мне всегда было интересно, это особенность Джереми или все же общее свойство его народа. Спрашивать я не решалась, не желая напоминать ему о давней потере. У фейри легче спросить о трагически погибшем родственнике, чем об изгнании из волшебной страны.
— Мужчина в спальне — человек, — сказал Джереми.
— Мне надо взглянуть еще раз, потому что, если честно, я видела только изуродованное лицо.
Джереми похлопал меня по руке рукой в перчатке. Нас всех практически закутали в пластик, и все равно накричали бы, если б мы к чему-нибудь прикоснулись. Смотреть было можно, трогать — нельзя. Впрочем, меня и не тянуло что-то трогать.
