Сумароков, находясь в здравом уме и твердой памяти, перед лицом членов Верховного суда, законных представителей его императорского величества и всем дворянским сообществом сознаюсь в многочисленных преступлениях, совершенных против народа и отечества. — Сумароков поднял голову и посмотрел куда-то вперед, в зал. — И считаю себя виновным в темном колдовстве, а также убийствах, совершенных мною прямо или косвенно.
В зале вдруг стало так тихо, что я отчетливо услышал, как скрипит моя собственная шея, поворачивая голову туда, где сидел Геловани. Когда наши глаза встретились, его сиятельство поджал губы и едва заметно кивнул. Видимо, подумал ровно о том же, что и я:
Запасной план у колдуна действительно имелся.
Глава 32
— Павел Антонович… потрудитесь объясниться, — кое-как выдавил председатель. — Что именно вы подразумеваете под этим самым… колдовством?
Великому князю явно было не слишком просто подобрать нужные слова. Он наверняка знал о событиях в Петербурге немногим меньше венценосного брата. Как и все вокруг — и Горчаков со своей свитой, и члены Госсовета, и особо назначенные чины, собравшиеся сегодня здесь, и уж тем более верхушка «левых» в силу положения не могли не входить в круг осведомленных и о загадочном чернокнижнике, и о его деяниях. Однако говорить об этом публично пока еще стеснялись. Все до единого — именно поэтому внезапное признание Сумарокова… скажем так, подрезало даже самые бойкие языки.
— Что именно я подразумеваю, ваше высочество? Полагаю, всем здесь известно, что Талант, который мы по божьей милости наследуем от наших отцов, представляет собой не только особые способности рода. — Сумароков говорил медленно и негромко, будто читал вслух книгу. — Он также является и энергией, особой благодатью, если хотите. И тот, кто изучит правильную последовательность действий, обычно именуемую ритуалом, способен направить эту самую энергию…
— Достаточно. — Председатель легонько стукнул молотком по столу. — Полагаю, у уважаемых членов суда нет никакого желания выслушивать такие подробности. А лично меня куда больше интересует, откуда взялись ваши ритуалы.
Я мысленно поставил великому князю «пятерку». Все-таки его величество не ошибся с выбором председателя процесса: Владимир Александрович грубовато, зато весьма эффективно избежал ненужных разговоров о колдовстве и прочих сомнительных вещах. Его, разумеется, беспокоили не технические подробности вопроса, а персоналии — повинные в мятеже, сочувствующие и в первую очередь глава всего заговора.
— Из книг, ваше высочество. Исключительно из книг. — Сумароков попытался изобразить что-то вроде улыбки. — Несколько лет назад покойный дядя оставил мне целую библиотеку… Полагаю, многим из вас был знаком брат моей матери, Константин Платонович Урусов. Еще при жизни он снискал себе славу алхимика, мистика и знатока тайных наук, достойного продолжателя дела Элифаса Леви и самого графа Калиостро…
Кто-то на первом ряду засмеялся, но как-то неуверенно, если не сказать — с усилием. Похоже, покойный дядюшка Сумарокова не пользовался в столице особым авторитетом, однако в открытую называть его наследие глупостями и шарлатанством никто не спешил. Слишком уж многие в этом зале потеряли родных от таинственных болезней. И некоторые наверняка не раз и не два задумывались, что подобное вполне могло оказаться вовсе не трагической случайностью, а чьим-то злым умыслом.
Еще месяц или два назад любого, кто завел бы подобный разговор в приличном обществе, подняли бы на смех. Но с тех пор многое изменилось, и пусть даже само слово «колдовство» на официальном мероприятии прозвучало впервые, его уже давно произносили и в самых богатых домах Петербурга, и даже в императорском дворце.
— Иными словами, книги вашего дяди — единственный источник тех знаний, который были использованы… предполжительно были использованы, — на всякий случай поправился председатель, — для избавления от людей, неугодных вам и вашим соратникам?
— Именно так, ваше высочество, — кивнул Сумароков. — Я и только я один повинен в десятках, если не сотнях смертей, ибо имел глупость доверить знание людям, которые использовали его во зло.
— Как будто такие ритуалы можно использовать для чего-то хорошего, — буркнул я. — Не говоря уже о том, что в книгах, которые мы нашли в апартаментах, нет и десятой части…
— Тише, капитан! — Геловани легонько хлопнул меня по плечу. — Послушаем,что он еще скажет.
Говорить Сумарокову было, в общем, уже и нечего: он и так добровольно повесил на себя всю дрянь, так или иначе связанную с событиями последних трех лет. Разумеется, большая часть фолиантов с пентаграммами, якобы доставшиеся ему в наследство от дядюшки, годились только для реквизита, однако доказать хоть что-то, да еще и после чистосердечного признания я, конечно же, не мог. И следствию, и Верховному суду предлагали наспех слепленную поделку и фальшивого злодея.
И я, кажется, уже знал, кто именно все это придумал — и зачем.
— Что ж… все это, без сомнения, весьма занимательно, хоть мне и непросто поверить в подобное, — проговорил председатель. — Однако не могу не задать вопрос — неужели вы с самого начала не знаете, кому решили помочь, и какие цели преследуют эти люди? Сообщить об измене было вашим долгом, священной обязанностью дворянина. Один только титул рода Сумароковых подразумевает огромную ответственность перед короной, народом и отечеством, Павел Антонович! — Председатель возвысил голос. — Однако вы продолжали упорствовать в своих заблуждениях и даже произнесли речь в этом самом зале, в которой посмели говорить такое, что я не отважусь повторить. А теперь отказываетесь от своих взглядов и готовы признаться, хоть с тех пор не прошло и месяца… Почему же?
— Я… я был другом покойного князя Меншикова, ваше высочество, — едва слышно ответил Сумароков. — И всегда считал — и более того, даже сейчас продолжаю считать его человеком величайшего ума и величайшей же совести,
