— Конечно. — Собирается добавить еще что-нибудь, вернуть разговор в прежнюю колею. — Как Натан?
Она называет имя и сразу жалеет. В глазах Аннели вспыхивает злобная искра, почти занимается пламя. Рот приоткрыт, оскал. Затем гнев проходит. Голос опять скучнеет:
— Как вы смеете.
— Простите.
— Не надо. Не ваше дело сожалеть. Вообще все это — не ваше дело. Но вы ведь здесь по делу, да?
Она не отвечает. На этот вопрос у нее вряд ли есть ответ.
— Я не знаю, зачем я здесь, — наконец говорит она и видит, что Аннели больше не слушает.
Вновь смотрит сквозь Анну, будто на экран, картинку на экране.
— Он был очень организованный мужчина. Методичный. Вы наверняка заметили. Я думаю, когда мы поженились, он надеялся, что я изменюсь. Как будто всегда ждал, что ко мне это пристанет. Вот так римляне влияли на англичан. Ну, прямые дороги. Только не вышло.
Она говорит тише и быстрее. Лихорадочно, думает Анна. Птицы над головой все кричат и кричат. За частоколом — акры низких дюн и водорослей. За ними белые параллели барашков, море.
— Вы, наверное, думаете, что я вышла за него из-за денег. Все так думали! И в каком-то смысле так и было. Он был такой умный, красивый, щедрый. Вы видели его тогдашние фотографии? Конечно, вы даже одну с собой привезли. В нем было больше жизни, чем во всех, кого я только знала. Ему никто не мог сказать нет. Он говорил, что изменит мир, и все верили. И что бы он ни говорил, все становилось правдой. А деньги на него просто свалились. Он их всегда раздавал. Но вы не представляете, как это было захватывающе!.. Изменился он уже потом. После СофтГолд ничего не осталось — только сомневаться, наверное. Его не радовал успех. Он никогда мне этого не говорил, самой пришлось догадываться. Он это скрывал. И однажды утром я посмотрела на него и… Я его не узнала. Как будто он стал другим человеком. Между нами появились секреты. Они нас разлучили. Мы разошлись за много лет до развода. Вы любили его?
Вопрос возникает ниоткуда, как ветер на мосту, опрокидывает ее. Она огрызается, говорит первое, что приходит в голову:
— Вы так говорите, будто он умер.
— Любили?
— Я думала, все его любили.
— Тогда вы ошибались. И это не ответ. — Она смотрит на Анну, забавляясь, жалея, как прежде. — Вы хотите его? Можете его забрать, если хотите.
Она пожимает плечами, внезапно убитая.
— Я хочу его найти.
— Вы как все! Только и делаете, что спрашиваете, а сами никогда не отвечаете. Можете ответить?
— Я не… Я не пытаюсь… Никто не знает, что я здесь, я же говорила, даже Налоговая…
— Чепуха. А ваш напарник?
— Кто? У меня нет напарника, Аннели. Я вела это дело одна. Я не знаю, о чем вы…
— Не знаете? — переспрашивает Аннели и замолкает, уставившись на нее. — А. Понимаю. Вы и впрямь не знаете, да? — И смеется, лениво и удивленно, будто Анна вдруг удачно пошутила.
Зудящего комара относит по ветру. В дверях кухни стоит Суви. Ее дочь вздыхает и встает.
— Я не могу вам помочь, — говорит она. Затем: — Вы не можете не лезть, вы все, не можете, да? Вы, знаете ли, не единственный инспектор, который приходил к Джону. Может, вы не единственная, кто придет ко мне.
— Аннели, подождите…
— Я не могу вам помочь, — повторяет она и уходит. Ее мать провожает Анну в холодный темный дом. Повернувшись спиной, безразлично ожидая, когда та уйдет.
Теплая зима, одна из самых теплых за много десятилетий. То, что в иные годы было бы снегом, ныне выпадает дождем, и Лондон становится пародией на самого себя. Однотонный, серебристо-серый, как литография. Отовсюду течет, с деревьев на тротуары, с потолков в ведра, с укрепленных сводов подземки на рельсы, за сто шестьдесят лет старые протечки обратились в сталагмиты. Словно живешь в городе часов, думает Анна. Словно всякая улица, любой угол отсчитывают минуты.
Каждый день новости. Каждая сводка выворачивает предыдущую наизнанку. В Македонии двое студентов-политологов признаются, что создали вирус Перемены Даты. Их арестовали, конфисковали компьютеры, изучили молодежные анархические наклонности, но к тому времени таких уже толпа. Банкрот в Северной Дакоте, вдовец-брокер в Пекине, мать пятерых детей в Амстердаме, дети всё подтверждают. Это лишь начало, написал безработный Джеймс Селтсам сестре в Анкоридж. Мы многому научились на наших ошибках. Скоро будет рождество. Хо!Хо! Хо!
И все равно Джон повсюду. «Уолл-Стрит Джорнал Онлайн» публикует письма Джона Лоу — они каждую неделю приходят из Лондона, Парижа и с карибского острова Мастик, с расплывчатыми, непохожими снимками. Две книги, которые брал почитать Дж. К. Лоу, пропали из публичной библиотеки на Кей-стрит в Сингапуре («История фальсификаций»; «Экономная еда Делии Смит»). В Саппоро пьяный Лоу завалился в мужской бар в центре города, спел под караоке, заказал шампанского и ушел, не заплатив. Послания от Карла множатся на мобильном — Анна их не читает. Они настаивают, улещивают, их уже десяток.
Анна встречается с ним лишь в ноябре. Избегает его три недели — в офис приходит лишь однажды, — с каждым днем все меньше сомневаясь, что принесет их встреча.
Ничего нового. Она помнит дни после падения СофтГолд, когда Налоговая казалась иной. Больше ничего подобного. Неприметно, мало-помалу все возвращается на круги своя, к прежней архаике, будто силой упрямства можно повернуть мир вспять. Может, так оно и есть, думает Анна. Может, Налоговая, как Лоренс, уже приспособилась к невообразимому. Лифт позвякивает, минуя этажи, и у каждого этажа свой статус. Но она знает наверняка, что к ней это не относится.
Мистер Каунт на совещании, говорит его секретарь, оглядев Анну, будто сочтя ее подозрительной личностью. Будто делая одолжение, позволяет ей подождать в пустом кабинете Карла.
Воздух пахнет убежавшим кофе и полуфабрикатами. Час она сидит одна в единственном кресле, смотрит на Лондон. Никаких подъемных кранов на горизонте, никаких новостроек — на них нет денег. Как будто мир оглушен, как будто город в кои-то веки ушел в отпуск.
Она ждет и вспоминает годы, что провела здесь. Бесконечные вереницы клиентов, бессовестных, разгневанных, испуганных. Карла, и Дженет, и мистера Германубиса, на скамейке в Лаймбернер-сквер. Лоренса, как он ее обучал. Двенадцать лет. Пожизненное заключение. Она думала, срок выйдет дольше. Она не думала, что он покажется таким долгим.
Шум в коридоре. Приглушенное бормотание мужских голосов, грубый Карлов смех. Из портфеля она вытаскивает компьютер и свое заявление об увольнении. Кладет их на пустой стол.
— Ты, наверное, свихнулась, — говорит сестра. Они встречаются в кабинете на втором этаже в Чайнатауне, столик слишком мал: Анне кажется, еды чересчур, Марте кажется, что маловато. Пельмени, бледные и гладкие, как яйца, бульон с морскими ушками. — Что ты себе думала?
