— Алло.
— Аннели. — Она повернулась к телефону. Голос напряженный и недовольный, злой и напуганный. Все, что она себе представляла, и даже хуже.
— Чего вы хотите?
— Я…
— Подождите. Вы где?
Она глядит сквозь волнистые полосы плексигласа. Рядом с домом старик чинит ялик. Под крышей мотеля горбится на ветру птица, большая, как ребенок.
— Я здесь.
— Здесь? Что вы делаете здесь?
— Я приехала поговорить с вами. У меня…
— Как вы меня нашли?
— Меня послала Налоговая.
— Найти меня? — Она повышает голос.
— Аннели…
— Почему вы никак не оставите меня в покое? — Потому и поэтому, думает она. Потому что кое-что произошло между мной и твоим мужем, который тебе не муж, и оно еще не закончилось. Потому что ты так и не сказала мне всей правды. Потому что я еще инспектор Налоговой службы, а Налоговая всегда получает то, что хочет.
— Аннели, послушайте меня. Хорошо? Никто не знает, что вы здесь.
— Что? Нет.
— Юристы не знают. Правительство не знает. Даже Налоговая пока не знает. Никто, кроме меня.
— Что это значит?
Анна долго молчит. Микроавтобус проезжает по дороге в обратную сторону. Притормаживает, минуя Анну, потом газует. Будто испугался.
— Встретитесь со мной? — наконец спрашивает она, и где-то на улице, на краю залива Аннели тихо отвечает, — ладно, она готова, она встретится с ней.
— Проходите, — говорит мать Аннели и отступает в дом. Он холодный, и темный, и ароматный — пахнет свежей краской, морской солью и горячим хлебом; играет музыка, но Анна не помнит, чтобы слышала ее по радио. В углу маленькой комнаты у стены — гарпун и удочка, рядом на полу — маска и гарпунное ружье. У очага в предвкушении вечера грудой сложен плавник. Дом из тех, что никогда не меняются, если их покидаешь. Приют; убежище даже. Анне самой хочется тут остаться.
— Суви. — Женщина протягивает руку.
— Анна, — говорит она, пожимая руку, хотя нет нужды представляться. Анна видит, что Суви тоже это понимает. В доме тихо, безлюдно: нет Аннели, или ее сына, или отца. А может, та, к кому пришла Анна, уже исчезла.
Неловкое молчание. Анна ищет, что бы сказать.
— У вас прекрасный дом.
— Спасибо, — машинально отвечает Суви, будто едва ли расслышала. — Моя дочь согласилась поговорить с вами, и вы должны делать то, что должны. Но я хочу, чтоб вы знали — она нездорова. Ей вредно о нем говорить. Прошу вас, постарайтесь побыстрее.
— Конечно, — сказала она, — я недолго, конечно.
— Пожалуйста, — и Суви ведет Анну через дом в сад, где ждет Аннели.
Они сидят рядом на газоне бермудской травы. Птицы на деревьях, крохотные и назойливые, голоса пронзительные, удивленные. Мать Аннели приносит чай со льдом и неохотно их оставляет. Никто не говорит ни слова. Вертолет рокочет над головой, и Аннели вздрагивает, глядит вверх, отворачивается.
На первый взгляд она выглядит хорошо — лицо и руки загорели, волосы выцвели на солнце, побелели. Она немного поправилась, и новые линии больше к лицу ей, чем прежняя модельная худоба. Но, несмотря на вес, она будто усохла, ушла в себя. Глаза потемнели, руки на коленях не желают лежать спокойно. Она держит стакан, когда летит вертолет, и ледяной чай проливается на сарафан.
— Ч-черт!
— Вот. — Анна ищет платок в сумке, но Аннели отмахивается.
— Ничего! Сама справлюсь. — Достает носовой платок из рукава. Анна садится обратно, Аннели плюет на платок, энергично трет пятно. Это, похоже, успокаивает ее, губы разглаживаются.
— Все время эти вертолеты. Садятся и взлетают с нефтяных вышек, постоянно. Мой отец там работал. Я их ненавидела за то, что они увозили его.
— Теперь, наверное, еще хуже.
— Ну да. Все время думаю, что они явились за мной.
— Никто за вами не является.
— Являются. — Она холодно подняла брови. — Вы же заявились.
— Я не за вами.
Аннели заканчивает с пятном. Бросает платок на газон и впервые смотрит на Анну. Взгляд неподвижен, будто, раз взглянув, она не может оторвать глаз.
— Вы здесь давно?
— Недавно, нет.
— И как вам остров? — вежливо, будто она хозяйка, а Анна — гость.
— Очень красивый.
— Вы, правда, так думаете? А мне всегда казалось, что здесь, как на дне моря. Не понимаю, зачем родители сюда приехали. Финляндия замечательная. Вам бы приехать в сезон ураганов. Раньше люди привязывали себя к деревьям. Иначе бы сдувало.
Она умолкает, отвлекается, глядит через сад на пустырь за ним. В конце Одюбон-стрит вертится флюгер.
— Мне жаль, что вы зря приехали. Может, я смогу отдать вам дом, — говорит она. — Эрит-Рич. Я могу, если хотите.
— Я здесь не за этим, — мягко сказала Анна.
— Ох… Вас это, наверное, потрясло. Все это.
— Да, потрясло.
— Значит, вы понимаете, что я чувствую. У меня был шок. Сильнее, чем у всех. Были вещи, о которых я знала. Ну, развод, очевидно. Но не много, правда. — Ее руки пианистки мельтешат, будто прячут что-то. — Не очень много. Вы, наверное, думаете, я совсем глупая.
— Нет.
— А я так думаю.
— Вы однажды сказали, что он хорошо хранит секреты.
— Недостаточно хорошо, — отвечает Аннели. И затем, словно только что вспомнила ее имя: — Анна.
— Что?
— Вы были добры со мной, тогда, на зимнем балу. Что вы о нас подумали в первый раз, когда приехали в Эрит-Рич?
Она помнит. Детская болтовня, доверчивая, непосредственная, шифрованная, как сам Джон. Мистер Фишбургер. Мошкара под деревьями. Что-то садится ей на щеку, она его смахивает.
— Вы думали, что мы странные?
— Я думала, вы прекрасные, — честно говорит она, и Аннели улыбается.
— Ну, по крайней мере, вы в это верили. — Обе замолкают. Неловкости нет, пару секунд молчание, почти дружеское. За домом гудит ревун, ровный гул эхом растекается по плоской земле.
Анна заглядывает в сумку, извлекает фотографию. Джон вполоборота, свет над деревьями. Протягивает фотографию, и Аннели смеется.
— Ой, какая древность! Вы проделали такой длинный путь, чтобы ее мне показать?
— Где это? Когда это было снято? — Аннели опять смеется.
— Я была пьяна, здорово пьяна, но было хорошо. Отличное время. У нас были прекрасные дни.
— Где вы были?
— Ох, какая разница? Уберите ее, можете? — Анна неохотно убирает фотографию.
— Я просто думала, может, это место, где он…
— Прошу вас. — Глухо. Глаза блестят, Аннели опускает веки.
— Я не хочу смотреть на него. Не хочу о нем слышать, не хочу говорить о нем. Вы понимаете?
— Конечно. — Собирается добавить еще что-нибудь, вернуть разговор в прежнюю колею. — Как Натан?
Она называет имя и сразу жалеет. В глазах Аннели вспыхивает злобная искра, почти занимается пламя. Рот приоткрыт, оскал. Затем гнев проходит. Голос опять скучнеет:
