сделал с длинной лестницы, ведущей к башне звездочета, оказался простым и заурядным. Он оказался совершенно не привязанным к тяжёлым мыслям о том, что скоро «всего» не станет. Во всяком случае, для него не станет. Причём тяжести не было во время шага, что доказывало учёному следующую особенность совершения любого из действий: «Можно много думать, прикидывать, примерять и вымерять, но во время выполнения действия мыслей не будет… ничего не будет, кроме самого этого действия. Простая механика…»
Шесть часов после полуночи. Издательский дом имени всевеликого Флюида. До перераспределения осталось два часа.
— Да ладно! Как такое может быть?! Почему?! Почему я, практический каждый день проходя мимо, ни разу не обращал внимания?! Что же со мной случилось сейчас? Почему в этот утренний час я посмотрел на вывески, что уже много лет висят над головами прохожих, хотя никогда раньше не уделял им никакого внимания, так же как и той огромной толстой книге из библиотеки?! По какой причине я только сейчас способен посмотреть, чтобы увидеть там надпись, которая в очередной раз наводит сплошной хаос в мыслях?! Почему всё так, а не как-то иначе?!
По дороге домой учёный останавливается как вкопанный. По дороге домой он внимательно смотрит по сторонам. Изучает мир вокруг. Насыщается им как в последний раз… и это недалеко от истины. Учёный буквально ловит каждое мгновение, чтобы быть пропитанным этой силой в момент истины, и истина сама является ему ярким пятном над головой в виде вывески с названием…
— Я узнаю этот рисунок! Только ради него я взбежал на смотровую площадку на башне звездочета в попытке найти там чиновника!.. Но его там не оказалось… а ведь я хочу узнать как можно больше об этом месте и о том, каким образом была издана та самая книга, которую никто никогда не станет читать! А читать её никто не станет, потому что все и каждый и без того в курсе истории Флюида! И вот теперь, когда ответ, казалось бы, не так далеко, он, возможно, слишком неблизко! И я понимаю, насколько это парадоксально, но так и есть! А всё потому, что времени всё меньше и меньше, и я не могу позволить себе явиться на перераспределение в том виде, в котором пребываю сейчас!.. или… могу?.. что со мной способен сотворить Флюид в том случае, если я нарушу его непреложные правила?.. а что если это вовсе не его правила? А что если ему совершенно всё равно, что на мне будет надето в момент перераспределения, и всевеликого больше интересует то, что творится в голове в момент ритуала?
Вместе с этой идеей в голове учёного появляется сомнение. Оно выражено готовностью забыть о парадном одеянии, махнуть рукой и направиться в здание, которому принадлежит ранее не замеченная им вывеска.
— А может, и на перераспределение не идти? Что я там получу? Что там со мной случится? Стоит ли оно того, чтобы идти и принимать новую жизнь?.. Или стою ли я того, чтобы новая жизнь приняла меня в том виде, в котором я собираюсь её представить всевеликому Флюиду в форме выбранного мной слова? Поймёт ли такое мое стремление тот, чья мудрость вечна и чьи силы, как и мудрость, рекой бесконечности растекаются по многозвучному миру, расположенному в тишине…
Он поворачивается на пустой улице и смотрит на дверь, совершенно неприметную, серую, как дешёвая бумага, используемая для печати ежедневных газетёнок, что применяются как одноразовые подстилки под обувь после дождя или мытья. Он смотрит на то место, которое до сих пор было покрыто мраком, подходит поближе и понимает, что войти внутрь не может. Слишком рано, чтобы там кто-то работал. Он подходит и прикладывает ухо к поверхности, прислушивается с надеждой под рёбрами и внезапно для себя обнаруживает по ту сторону напряжённое пыхтение сквозь смятую, как старые брюки или дешевая мантия, песню (смятая песня?). Он отходит на полшага назад и кладёт ладонь на ручку. Она выглядит шершавой, но ощущается настолько гладкой, что практически скользит под или на коже… тут уж как посмотреть. Удивительно, но эта ручка — будто предохранительный клапан, ограждающий внешний мир от внутреннего, принадлежащего неизвестному издательскому дому всевеликого Флюида.
— Если бы там не было тех звуков, что я услышал, я бы не посмел попробовать туда вторгнуться, но поскольку там кто-то есть, я просто должен!
Спустя еще несколько секунд ручка всё же поддается силе и мыслям, трение появляется, и ладонь становится способной повернуть кусочек странного металла, приобретает силы натянуть тот механизм, который выпустил жало в затворник и не позволяет просто так проникнуть внутрь.
И вот дверь открыта, а внутри ходит всего один человек. Седой до кристальной чистоты. Скрюченный до состояния горбуна. Сосредоточенный, как стрела или пуля, выпущенная в цель.
Учёный предается созерцанию до того момента, пока хозяин не замечает его. В тот самый миг старик останавливается и взирает на незваного гостя, после чего вздыхает и молча, но при этом бурча что-то под нос, продолжает заниматься своими делами. Учёный же просто стоит и наблюдает за ним, не в силах пошевелиться, без возможности сдвинуться, и единственное, в чём он уверен, — говорить он не станет до того момента, пока хозяин сам с ним не заговорит. В этом есть нечто такое… прекрасное, потаённое и одновременно с тем странное, что буквально выдирает из послушной разуму груди столь непослушные ему слова, но он держится и гасит-гасит в себе огонь любопытства перед разговором. Словно понимает, что стоит только заговорить — и всё волшебство в один миг превратится в разочарование, чего он не хочет… так же как не хочет осознать, что весь проделанный им за последние годы путь — ничего не стоит… так же как осознать, что все те кусочки невероятного пазла преобразования перед ликом всевеликого Флюида — собственная фантазия, ничем не подкреплённая и никак не подтвердившаяся.
— А что, если старик заговорит со мной? Должен ли я ответить или самым лучшим вариантом будет уйти? Но ведь у меня так много вопросов, которые я хочу задать или хотел бы задать… должен ли я их задать, или это будет не самым лучшим решением с моей стороны, тем более учитывая, что я вошел в чужой дом без приглашения, без стука, просто открыв дверь, которая… мне показалось, что она была закрыта, но я был не прав — она, словно повинуясь собственной воле, впустила меня в помещение издательского дома имени
