— Картошечки напечем! — проговорил Ромка, сладко потягиваясь. — Хорошо…
— А ты соль-то взял? — спросил Щуплов.
Тут-то и выяснилось, что соли нет. Это послужило некоторым поводом к недовольству друг другом и взаимным обвинениям в головотяпстве и несобранности, но пререкания быстро угасли: уж больно хорош был день и последовавший за ним вечер, чтобы их портить из-за какой-то там соли. Тем более что печеная картошка оказалась неплоха и несоленой.
Совсем стемнело. А дров, как назло, запасли мало, они кончились аккурат в тот момент, когда тьма сгустилась настолько, что вокруг не стало ничего видно. Ромка как раз, воодушевившись наличием благодарных слушателей, рассказывал какую-то длинную историю про своего отдаленного родственника без начала и, как казалось, без конца, зато приправленную всяческими подробностями сомнительного, а порой и откровенно скабрезного свойства. Уже и последние остатки дров прогорели, и угольки тлели чуть, так что не видно было лиц собеседников, а он все говорил и говорил. Ромка был рассказчиком бесподобным, так что даже несмотря на то, что он рассказывал абсолютнейшую и, если разобраться, малоинтересную ахинею, никто не уснул, слушая его.
— Дров бы подкинуть, — проговорил он, прервавшись.
— Да, надо бы, — Щуплов от души потянулся, так что хрустнули позвонки. — Только где их взять?
— Как где? В лесу, вестимо.
— Неохота… Может, лучше спать пойдем, а?
— Так я еще и половины не рассказал.
— Тогда мы и не ляжем вовсе, коли тебя будем слушать. Тебе волю дай, ты такого наплетешь.
— Так уж и скажи, что струсил. Конечно, лес кругом, волки…
— Какие еще волки? — Александр досадливо дернул плечом. — Тут же базы везде, плюнь — попадешь в базу. А ты: во-олки… Еще маньяка с озера Бодом припомни…
— А что за маньяк и что за озеро? — заинтересовались девушки.
Наконец и Александру выпала возможность рассказать нечто занимательное.
— Бодом, — начал он, — озеро в Финляндии, где-то недалеко от ихней столицы…
— Ой, как далеко, — заметила Надя.
— Так вот, некогда, лет двадцать назад, финские детишки-пионеры решили устроить на берегу летний лагерь. Вот, вечерком раскинули палатки и все такое… А утром всех их нашли мертвыми — зарубленными топором.
— Ужас какой! — выдохнула Надя.
— Ну вот, началось расследование, финские менты искали, искали, но ничего не нашли. Был один мужик, который признался в содеянном, но, когда стали проверять, то выяснилось, что у него было железное алиби и он никак не мог этих детишек замочить… Мужика отпустили, а преступление так и осталось нераскрытым…
— Да, — подытожил Ромка. — Классные ты истории на ночь рассказываешь… Веселые. Как раз на сон грядущий.
— Так ведь мы же в России, а не в Финляндии. И озеро это — Сосновое, а не Бодом…
— Ну и сходи за дровами, — проговорил Ромка, довольный тем, что может прижать приятеля к стенке. — А то ведь дамы подумают, что ты струсил. Правда, дамы?
Девушки ничего не ответили, но в их молчании Щуплов не почувствовал поддержки.
— Ладно, — пробормотал он. — Схожу. Фонарик ты, конечно, забыл, так что придется наощупь, да?
— Ну, забыл… — слегка виновато отозвался Жуков. — Видишь ли, я бы с тобой сходил, да девушек одних оставлять негоже. Хоть и базы вокруг, да мало ли: чем черт не шутит? Маньяки всякие…
Александр хотел спросить, отчего бы и самому Ромке не прогуляться в лес, пока он охраняет дам, но потом передумал. В конце концов, от долгого сидения на одном месте у него затекла спина и то, что пониже, и захотелось просто размяться.
— Оболтал, черт красноречивый, — буркнул он и, поднявшись, исчез в темноте.
— Что, дуркует все? — спросил Ромка Таню, кивая в ту сторону, куда ушел Александр. — Что-то, я смотрю, вы последнее время вечно надутые ходите. Не поделили, что ли, чего?
— А ну его! — с неизвестно откуда взявшимся ожесточением сказала вдруг Таня. — Надоел хуже горькой редьки.
Ромка с Надей с удивлением посмотрели на нее, но Таня отвернулась и не произнесла больше ни слова. У догоравшего костра воцарилось неловкое молчание.
…Из леса раздавался хруст ломаемых веток. Он становился все тише и тише, как если бы Щуплов постепенно удалялся от костра. Вдруг какой-то странный шелест раздался несколько в стороне от того места, где Александр ломал сучья, словно кто-то полз по устилавшим землю сосновым иглам.
— Слышите? — прошептала Надя.
Собеседники молча кивнули.
— Кто это, как вы думаете?
— Да мало ли кто в лесу живет, — отозвался Ромка так же шепотом. — Зверь какой-нибудь.
— А не хищный? Волк там или медведь…
— Ты что, Надюша, какие волки, какие медведи? Сама же видишь, базы рядом. Вон, Сашка за дровами пошел, так, поди, даже и забрел куда-нибудь на территорию. Его еще оттуда сторожа погонят!
С каждым произнесенным словом голос Жукова становился все громче и громче, так что под конец он только что не орал.
— Что вопишь-то? — спросила Надя. — Или боишься?
— Я боюсь? Да кого бояться? Некого бояться. Тань, передай, пожалуйста, бутылочку, а то завтра-то мне нельзя будет — за рулем…
Таня передала ему бутылку с пивом. Мастерски раскупорив ее о торчавший рядом обломанный сучок сосны, Ромка сделал королевский глоток, осушив не менее половины.
И в этот момент из темноты леса раздался сначала пронзительный человеческий крик, потом рычание и возня, словно там кто-то катался по устилавшему землю ковру из сосновых игл.
— Что это? — оторопело спросила Надя.
— Сашка… — пробормотал вмиг растерявший всю свою браваду Жуков. Недопитая бутылка выскользнула из его руки и мягко шлепнулась на землю. Пиво тонкой струйкой потекло на все те же сосновые иглы.
Девушки не двинулись с места, а Ромка заозирался в тщетной надежде найти какое-либо орудие защиты от напасти, жертвой которой стал его друг. Он понимал, что надо на что-то решиться: броситься на помощь, схватив палку, а еще лучше монтировку… Да вот машина стоит довольно далеко, и пока эту монтировку найдешь в багажнике, мало ли что может случиться. Да и девушки… Их ведь охранять надо. Для того он тут и остался у костра, а не пошел с Сашкой за дровами… А если на чистоту (и в конце концов Жуков нашел в себе силы в этом признаться) ему просто не хотелось идти в темный лес, где его ожидало… А что ожидало, он не в силах был даже и и предположить…
Тем временем звуки борьбы прекратились. Последний человеческий вскрик, затем рычание, перешедшее в скулеж, а затем удаляющийся глухой топот: словно какое-то тяжелое четвероногое животное поспешно удалялось прочь.
