– Почему меня не допустили к останкам глоубстера?
– Они представляли большую опасность, тебе ли не знать этого, сынок?
– А Мелани?
Шериф улыбнулся. Видимо, он был в курсе всех обид Кирка Отиса:
– Мелани умеет правильно распределять силы.
Но Отис не собирался сдаваться:
– На горе, над самой лабораторией, есть редкостная рощица мэтонии, шериф. Это самый нежный из папоротников. Не папоротник, а мимоза, у него перышки, как У птички. Если завтра Мелани выкосит рощицу, это тоже будет означать правильное распределение сил, шериф?
– Этого пока не случилось.
– А глоубстер? Разве это не случилось с глоубстером?
– Оставь, сынок, – смягчился шериф, – я знаю, сердце у тебя не злое, но люди не любят, когда кто–то выступает в пользу бацилл и микробов.
– Бацилл? – опешил Отис. – Микробов? Глоубстер не бацилла, шериф, учитесь смотреть глубже. Редкостная форма жизни, подарок веков, прихотливая игра природы, эхо вечности, перед которым следует благоговеть, вот что такое глоубстер! А во что его превратили?
Отис хватил сразу полстакана виски, и его глаза затуманились. Правда, туман быстро сдуло, криптозоолог озлобленно уставился на шерифа, но тут в дело вступил Берримен. Он не хотел допустить ссоры.
– Вы правы, шериф, Кирк не умеет правильно распределять силы. И вы правы, сердце у него не злое. Оставим это. Он приносит свои извинения, шериф. Вы же знаете, вся эта история огорчает его.
Я с удивлением следил за происходящим. Они произносили какие–то внешние слова, смысл, истинный смысл сознательно выносился ими за скобки. Они знали больше, чем я, и понимали друг друга.
Одно я понял, шериф приходил не ради рубашки Отиса. Он успел обшарить взглядом комнату. Он явно учел количество бутылок и состояние каждого из нас. Он сделал какие–то свои выводы. И какие–то свои выводы сделали Берримен и Отис. Просто я многого не знал.
К счастью, шериф принял слова Джека как должное и перевел взгляд на меня:
– Болезнь сказалась на тебе, сынок. Я видел тебя два месяца назад, ты кашлял, но выглядел покрепче. Мадам Дегри беспокоилась за тебя.
– Да, – кивнул я. – Мадам Дегри… Она учила меня на все смотреть, как на счастливый случай.
– Мудрая женщина, – покивал головой шериф. – Голос у тебя сел, сынок.
– Это пневмония, – пришел мне на помощь Джек. – Пневмония и телефоны. И то и другое здорово меняет голос. Но Эл уже встал, ему надоело валяться в постели. Сегодня он впервые прогулялся по городу. Не лучшая прогулка, и не лучшие времена, но что сделаешь?
Я перехватил быстрый взгляд Отиса. Он был в отчаянии, он явно опять не узнавал меня, и это его пугало. Предупреждая возможный вопрос, я сказал:
– Похоже, эпидемия идет на спад, шериф.
– Так считает и Мелани, сынок. Мелани можно верить.
– Дай Бог, это последние дни… – начал я, но Отис вдруг сорвался:
– Заткнись, Эл! Вечно тебя не туда несет. Какие–такие «последние» дни? Ни один день не должен быть последним. Сплюнь три раза через плечо!
2
— Зачем он приходил? – спросил я, когда дверь за шерифом закрылась.
– Такой же чокнутый, как Кирк! – Берримен выразительно глянул на меня, он не хотел говорить при Отисе. – Тут многие чокнулись за два месяца, сам еще убедишься. А до тебя, Кирк, шериф, точно, доберется. Язык у тебя длинный. Я сразу понял, что стычку затеял ты. Странно, что тебе удалось сбежать от ребят шерифа.
– Он набрал придурков, – презрительно выдохнул Отис, поудобнее устраиваясь в кресле. Он опять протрезвел, как после таблетки пурина. – Никаких проблем. Я знаю, как надо обращаться с придурками.
Джек молча поднял телефонную трубку. Но прежде, чем набрать номер, спросил:
– Кирк, молено заранее предсказать высоту штормовой волны?
Отис, явно довольный тем, что шериф ушел, проскрипел высокомерно:
– Дай мне достаточную информацию о ветре, о длительности его действия, о его направлении, скорости и разгоне, я тебе предскажу высоту волн за сутки до шторма.
Он вдруг наполнился пьяной важностью и повернулся ко мне:
– Ты, Эл, наверное, далек от серьезной науки. Сужу по некоторым твоим замечаниям. Так вот, запомни, – он, собственно, говорил это для Джека, но смотрел на меня. – Волну создает ветер. Только ветер. Максимальная высота волны всегда зависит от скорости ветра, от длительности его воздействия и, конечно, от разгона, то есть от расстояния, на котором ветер продолжает действовать на поднятую им волну. Ты понял? – подозрительно спросил он. – Чем больше разгон, тем выше волна. Почему–то мне кажется, Эл, что ты сможешь это осмыслить.
– Кирк, – отвлек его Джек. Он все еще держал трубку в руке. – До какой глубины может доходить волнение?
Отис, наконец, повернулся к Берримену:
– Это еще проще, Джек. Глубина, до которой распространяется действие волн, определяется их длиной. На глубине, равной половине длины волны, волнение практически отсутствует.
И спросил, сразу теряя важность:
– Что там с погодой?
– Все то же, – сухо ответил Джек, выслушав сводку по телефону. – Пока тихо, но циклон развивается. Какой–то умник дал ему хорошее имя. Циклон может зацепить нас, Кирк. Его волчок уже раскрутился. Так что вставай, Кирк.
– Зачем?
– Ты забыл? Мы идем к аптеке Мерда. А ты, Эл, ложись, – заявил он мне, не слушая причитаний Отиса – Прими душ и ложись. Если и не уснешь, все равно отдых. Ночь тебе предстоит нелегкая.
3
Они ушли, и я отправился в свою комнату.
Уснуть…
Совет был правильный. Оставалось только уснуть, но как раз это никак у меня не получалось.
Шторы я задернул, комнату заволокли зеленоватые сумерки, тускло отраженные в зеркале. Но это были душные сумерки. В них глох звон цикад, доносившийся снаружи, в них глохли неясные шорохи, непонятно чем рожденные – моим сознанием или действительностью.
Уснуть…
Оглохший, немой, придавленный зноем город лежал за узкими окнами.
Город, полный молчания, страхов, затаенных надежд; город, внимательно следящий за цифрами, напечатанными в местной газете, печально провожающий из окон угрюмые санитарные фургоны; город, тайком изображающий на своих заборах невзрачное черное солнце с тонкими лучами протуберанцами; город, забывший о шорохе дождей, о звуках смеха, шагов…
К черту!
Одинокие чайки над проливом, равнодушно раздевающиеся эвкалипты, листва, устлавшая улицы, крыши, набережные; обмороки в душных домах, осквернители могил, сыщики–дилетанты, научные сотрудники; тревога, шорохи, страхи… Что я здесь делаю? Почему именно мне надо лезть в морозильник, в котором хранится замороженная смерть? Разве сон, полный кошмаров, лучше вечного?
