— Мистер Корам, — говорил между тем Морис Клау своим необычайным, громыхающим голосом, — на моей психической фотографии запечатлелась женщина! Женщина, одетая во все белое!
Гримсби многозначительно кашлянул — и покраснел, встретив взгляд Изиды.
— В сознании бедного Конвея, — продолжал Клау, — встает эта картина в момент последнего вздоха — он поражен видом женщины в белом и до дрожи боится арфы Афины, которую та держит в руке!
— Держит в руке! — вскричал Корам.
— Некая женщина вытащила арфу из витрины за считанные минуты до смерти Конвея, — подтвердил Морис Клау. — Много предстоит мне работы, и с помощью Изиды я проявлю негатив! Вчера поведал мне констебль, дежуривший ночью на площади, что около четырех утра видел тяжелый автомобильный фургон для перевозки мебели. Вскоре после четырех произошла трагедия. Шофер не знал, что площадь представляет собой тупик. Важно ли это? Не знаю. Зачастую подобные мелочи имеют большое значение. Но не должны мы терять время даром. Покуда не дам я о себе знать, посыпайте пол вокруг постамента с арфой Афины сухим гипсом каждую ночь. Доброго вам утра, джентльмены!
С этими словами Морис Клау взял дочь под руку и покинул музей.
IVНа протяжении нескольких недель музей Мензье жил обычной жизнью. Новый ночной сторож, огромный шотландец по имени Джон Макалистер, судя по всему, хорошо усвоил свои обязанности, и вскоре обстановка в музее перестала напоминать о недавней трагедии. Ключ к решению так и не был найден, полиция терялась в догадках. Морис Клау хранил молчание. Но Макалистер, похоже, нисколько не нервничал и только повторял, что в случае чего сумеет постоять за себя.
Бедный Макалистер! Громадный рост и мускулы не спасли его от ужасной судьбы. Однажды утром его обнаружили лежащим навзничь в Греческом зале — он был мертв!
Как и в случае с Конвеем, все вокруг говорило о яростной борьбе. Стол охранника с такой силой швырнули на пол, что три ножки сломались; бюст Паллады, который стоял на углу мраморного постамента, был сброшен вниз, а верхняя панель витрины, где находилась арфа Афины, была снята, и бесценное произведение искусства валялось рядом, на полу!
Причиной же смерти, в случае Макалистера, стал сердечный приступ, — болезнь сердца, которую никто не заподозрил бы у здоровяка-шотландца, выявилась во время медицинского осмотра; в то же время, по заключению доктора, сам приступ был вызван неимоверным напряжением всех сил покойного. В остальном оба случая практически повторяли друг друга. Дверь в Греческий зал была заперта изнутри, ключи были найдены на полу. Судя по контрольным часам в других залах, смерть Макалистера наступила около трех часов ночи. Из музея ничего не пропало, и все драгоценные камни, украшавшие арфу Афины, были на месте.
Но самое поразительное обстоятельство заключалось в том, что на сухом гипсе, который, по указанию таинственно отсутствующего Мориса Клау, каждую ночь рассыпали вокруг постамента, четко отпечатались следы маленьких босых ног!
Послание, отправленное с любезной помощью инспектора Гримсби в уоппингское пристанище Мориса Клау, вернулось с ответом, что последний находится за границей. Его дочь, однако же, сообщила, что получила от отца письмо, где содержался следующий наказ:
«Пусть мистер Корам ночью держит ключ от витрины с арфой Афины у себя под подушкой».
— Что он имеет в виду? — спросил Корам. — Следует ли мне снять этот ключ с кольца или положить все ключи под подушку?
Гримсби пожал плечами.
— Я только передаю вам то, что она сказала, сэр.
— Этого человека впору было бы заподозрить в шарлатанстве, — заметил Корам, — если бы его теория не получила такое невероятное подтверждение в виде следов. Они определенно показались мне женскими!
Вспомнив, как действовал Морис Клау, я разыскал констебля, дежурившего в ночь второй трагедии на углу Саут Графтон-сквер. Он сообщил мне об одном факте — самом по себе вполне невинном, но в сочетании с другими событиями приобретавшем, безусловно, исключительную важность.
В три часа ночи площадь объехал по кругу пикфордский тягач[10] с двумя тяжелыми грузовыми тележками на прицепе: шофер решил, что сможет выехать с другой стороны площади.
Ничего существенного я больше у констебля не выяснил, но и эти сведения заставили меня задуматься. В момент трагедии, как и в случае первого убийства, мимо музея проехал тяжелый автомобильный фургон. Следовало ли считать это простым совпадением?
— Бывает, раз в полгода заедет сюда автомобиль или торговец с конной повозкой, — заверил меня полицейский. — Понимаете, выезда-то с площади нет, только вот не успел я это сказать, как тот парень из «Пикфордс» уже трясся мимо, я его остановить не сумел, крикнул ему было, да он не слышал, так мотор трещал, я и решил, пусть поездит по кругу и сам все увидит.
Перехожу теперь к событию, завершившему это необычайное дело; чтобы мой рассказ был понятней, читатель должен знать, где мы находились в ночные часы следующей недели. Дело в том, что Корам попросил меня разделить с ним обязанности ночного охранника; вместе с нами в музее дежурили инспектор Гримсби и Бейль.
Бейль охранял вестибюль и нижнюю комнату, означенную в музейном каталоге как «Бронзовый зал», Корам патрулировал зал, что находился непосредственно у верхней площадки лестницы, Гримсби охранял соседний зал, Греческий, а я — Египетский зал. Ни одну из дверей мы не запирали, в то время как ключи от всех витрин и стендов, по особой просьбе Гримсби, были вручены ему и хранились в Греческом зале.
Наше всенощное бдение началось в субботу и показалось мне довольно мрачным занятием. Ночью в каждой из комнат обычно оставляли гореть лишь одну электрическую лампочку. Заступив на свой пост в Египетском зале, я постарался устроиться как можно ближе к свету, отвлекаясь от навязчивых мыслей посредством кипы рабочих бумаг, которые захватил с собой.
Я слышал, как Гримсби непрестанно расхаживает взад и вперед в соседней комнате; через регулярные промежутки времени слышалось чирканье спички — он закуривал сигару. Инспектор, надо сказать, был неисправимым любителем манильских сигар.
Первая ночь не дала никаких результатов, и следующие пять ночей прошли так же монотонно.
По предложению Гримсби, мы соблюдали большую секретность в отношении нашей охранной деятельности. Даже узкий круг домашних Корама ничего не знал об этих полуночных бдениях. Через несколько дней Гримсби, придумавший какую-то собственную теорию, решил и вовсе выключать по ночам свет в Греческом зале. Пятничная ночь выдалась на редкость жаркой; порывы ветра несли громады черных грозовых облаков, не спешивших разразиться дождем; к тому времени, как мы заняли наши посты в музее, ни единая капля еще не упала на землю. Около полуночи я поглядел в окно на Саут Графтон-сквер и увидел, что небо полностью застилает тяжкая масса чернильно-черных туч, предвестие близкой бури.
