— Не варят наши волшебные горшочки. Может, налить в них не воду, а чего-то покрепче?
Притворщик зарылся ладонью в её волосы и негромко рассмеялся:
— Чтобы нам показали комедию абсурда или фильм ужасов? Отличная мысль, ваше высочество, в следующий раз мы именно так и сделаем. Но начнём, пожалуй, всё-таки с воды. Интуитивно понятный интерфейс — вот как это называется… — пробормотал он, протянул свободную руку к кубкам и сдвинул их вместе.
* * *
Как только серебряные края соприкоснулись, раздался чуть слышный мелодичный перезвон — дин-дилидон-дилидинь! — и вода, до того неподвижная, тотчас мелко запузырилась у стенок. Зашуршав, пузырьки побежали вверх. Пламя свечи дрогнуло и усилилось, с новой яркостью отразилось в безупречно отполированной поверхности Гладкого кубка, медово-золотистый луч ударил в белую крашеную стену. Возникшее в круге света на стене изображение сфокусировалось и задвигалось.
Вместе с движением возник негромкий, но чёткий звук, источник которого определить было невозможно — жизнерадостная и нежная мелодия рождественской песенки, распространяясь в сумрачном пространстве гостиной, лилась как будто отовсюду.
— В прошлый раз кино было немое, — слегка удивлённо напомнила Паркер.
— Чего ж ты хочешь, прогресс! — отозвался Джарод с улыбкой, и вдруг встрепенулся: — Да ведь это Лос-Анджелес! Вон в том отеле я забронировал номер.
Они увидели вечерний город в праздничном сиянии, нарядные небоскрёбы, пальмы, опутанные мигающими гирляндами. Затем увидели каток под открытым небом, заполненный беспечными неуклюжими людьми, и самих себя, держащихся за руки. Высокие и стройные мужчина и женщина скользили так уверенно и плавно, что на общем фоне казались профессиональными фигуристами. Оба так и искрились детскими восторгом и радостью.
— Наше ближайшее будущее, — поняла она.
— Похоже на то, — согласился он. — А вы отлично смотритесь на льду, ваше высочество! Я не ошибся, прислав тебе коньки.
Вспомнив о нераспечатанной посылке, брошенной под вешалкой, и вслед за этим — о навсегда оставленном в Голубой бухте доме, Паркер тихонько вздохнула. Притворщик плотнее прижал её к себе, утешая. Другая его рука, касавшаяся основания Цветочного кубка, дрогнула, сосуд слегка повернулся, изображение поменялось.
На «экране» появился номер-люкс, с панорамным окном, за которым перламутрово розовело утреннее — или вечернее? — небо. Широкая кровать, сбитая простынь, свисающий до полу край одеяла. Пара бокалов на круглом стеклянном столике. На кровати, переплетясь руками и ногами, спят двое, мягкий оконный свет делает их лица особенно безмятежными.
— Дальше! — от смущения резко велела Паркер, и Джарод торопливо подтолкнул кубок, проматывая «ленту» вперёд.
Чудесным образом выхваченные из будущего картины сменяли одна другую. Зрители замерли, не отводя глаз от «экрана». За всю историю кино, должно быть, ни один фильм не смотрели с таким напряжённым, болезненным вниманием, как этот!
Зима в Калифорнии, незамутнённое счастье двух медовых месяцев. Спонтанное желание путешествовать. Весна в Латинской Америке. Аэропорты Мексики, Коста-Рики, Бразилии. Рио-де-Жанейро, ошеломительный вид с горы Корковаду, подножие гигантской статуи Христа. Шум ветра, и сквозь шум — голос Джарода: «Нам с тобой отныне принадлежит весь мир!»
Лето в Европе. Открыточный силуэт Эйфелевой башни, каналы Венеции, Саграда-Фамилья. Каменное крыльцо средиземноморской виллы, стены которой скрыты цветущей бугенвилией. В дверном проёме, прислонившись плечом к косяку, светло улыбаясь, стоит мужчина. К нему неспешно поднимается женщина в ярком платье с открытыми плечами. Она беременна.
Солнечная тихая осень, лужайка в саду у дома — этого ли, или какого-то другого? Паркер с большим животом, усталая и оплывшая, но совершенно умиротворённая, полулежит в шезлонге. Звук хлопнувшей двери. «Джарод, кто пришёл? Доктор?..» Ответа нет. Миг — и на лужайку вбегают трое вооружённых людей. Беременную рывком стаскивают с шезлонга, руки ей заламывают за спину.
— Они найдут нас! Проклятье! — Джарод вскочил.
Паркер, выругавшись, вскочила вслед за ним.
Изображение замелькало. Мрачные коридоры Центра, перекошенное лицо мужчины за решёткой, женщина, распластанная на операционном столе. «Вы не можете забрать у меня ребёнка, папа!» — «Мы всё можем, ангел, ты же понимаешь…» Темнота, из которой пучком белого света выдернут привинченный к полу стул. На стуле, опустив голову, сидит Притворщик, похожий на тень самого себя. Безликий и равнодушный голос произносит: «Всё очень просто: их жизнь и смерть — в твоих руках. Твоя подружка и твой сын будут жить лишь до тех пор, пока ты работаешь на нас».
— Хватит!!! — хрипло выкрикнула Паркер и наотмашь ударила по кубкам.
Обиженно брякнув, они опрокинулись, вода веером разлетелась по скатерти, потекла на пол. Жёлтый луч погас, «кино» исчезло. В наступившей тишине слышны были только всхлипы рыдающей на плече у Джарода Паркер и звук падающих капель.
— Давай посмотрим, что дальше? — с трудом разлепив губы, потерянно предложил Притворщик.
Не глядя на него, она кивнула. Он бережно усадил её в кресло, поднял кубки и снова налил в них воды. Кувшин был полнёхонек, но Джарод этого даже не заметил: мысленно он оставался там, в ненавистных застенках Центра, и всё ещё сходил с ума от отчаяния и безысходности.
Он опустился обратно на подлокотник, крепко обнял Паркер, которая тут же судорожно в него вцепилась, и осторожно соединил кубки.
Динь-дилидон-дилидинь! Вода запузырилась, на стене опять появились картинки.
Авитания. Крепостная стена, чёрный плющ, обгорелая Северная башня, королевский стрелец, несущий рядом с нею вахту. Торжественный органный гул, исхудавшая и подурневшая Принцесса в свадебном платье с бесконечным шлейфом ожидает венчания под куполом средневекового храма. В её бирюзовом взгляд не только нет радости — в нём нет жизни. Рука в кружевной перчатке безвольно лежит в руке жениха, свиноподобного коротконогого толстяка с маслеными глазками и красными мокрыми губами развратника и сластолюбца.
Заплесневелые стены подземелья. Эхом отдаётся рык, исполненный невыносимой боли и муки. Многоликий, наполовину зверь, наполовину человек, корёжится и обвисает на ремнях под азартным взглядом Потрошителя. Тот, набросив магическую сеть на свою жертву, делает знак страже и уходит. Унылая голая келья придворного мага, у кровати — пушистая медвежья шкура на полу, на которую костлявыми босыми ногами наступает Реймо, прежде чем забраться под одеяло.
