Еще одна не вовремя всплывавшая ассоциация — название галльского города Isarnodori — «железные двери». Был у них город-крепость, а в ней — ворота железные… Хотя, возможно, речь шла всего лишь о деревянных воротах, окованных железом? Тогда добывать железо было сложнее, и мало кто мог себе позволить такую роскошь. А тут — пожалуйста! Приезжают, делают тебе эти двери… Углубиться в этот вопрос и детально выяснить, какими же были галльские железные врата, мне не дал очередной телефонный звонок.
— Рита, ну я не знаю, ну что это такое? — Татьянин голос снова был по-детски плаксивым. — Вот ты сидишь себе спокойно, а у меня представляешь, что произошло?
Я нервно рассмеялась.
— Вот тебе смешно, да? Я тут вообще на грани нервного срыва, валерьянку пью целым днями…
— А я как всегда над тобой измываюсь. Ты звонила, чтобы мне сказать, какая я черствая?
Таня замолчала. Видимо, именно это я и хотела сказать. Но выдерживать паузу она не умела, поэтому из трубки на меня полились очередные подвывания.
— Вот если бы ты могла понять, что может переживать человек, когда у него в жизни происходят такие события! Тебе-то хорошо…
— Мне очень хорошо, — саркастически согласилась я. — Ты просто не представляешь насколько.
— Смеешься? — трагически прошептала Татьяна.
— Да. Нагло и беспардонно.
— Ты…
— …цинична и не чутка к чужой беде! И не понимаю, что может испытывать мать, потому что не познала счастья материнства…
— Рита, что с тобой?! У тебя все в порядке? — встревожилась Татьяна. — нет, только честно, все в порядке, а? Что у тебя там стучит?
— Да вот, дверь железную ставлю.
— А тебе-то это зачем? Что тебе за ней прятать? Ну, я понимаю у кого есть хоть что-то ценное, а у тебя — только научна литература!
— Лучше рассказывай по-быстрому, что твой Димочка опять натворил?
— А ты уже знаешь? — в трубке послышались знакомые мне всхлипы.
— Догадываюсь. Ушел из дома, прихватив все, вплоть до алюминиевых ложек.
— Ну… почти…
— Ложки оставил?
— Рит, ну у меня серьезное горе, а ты… То есть он просто ушел. Сказал, что нашел какую-то работу, где денег платят, и стал снимать квартиру.
— Я рада за него. Если все это, конечно, так и есть.
— Рита, но это ужасно, как ты можешь так говорить? Ты не понимаешь, он ушел из дому, совсем. И я ему не нужна. Вообще не нужна, понимаешь?
На мое счастье именно в этот момент рабочие снова принялись сверлить стену, чтобы приделать к ней железный дверной проем. По сравнению с Татьяниными воплями и плачами эти звуки показались мне музыкой.
— Таня, прости, я ничего не слышу, — с чистой совестью и плохо скрываемой радостью выпалила я и повесила трубку.
За нашего Димочку можно было только порадоваться.
Вечером я смотрела в окно на колышущиеся ветки, на потухающий закат, и удивлялась, что теперь мне не слышны шаги соседей по лестничной клетке. Раньше я знала, что сосед слева выводит гулять свою собаку, муж соседки сверху с трудом вползает по лестнице, будучи в изрядном подпитии. А теперь чудесная дверь поглотила все шумы, отрезав меня от других обитателей дома. Почему-то мне не верилось, что эта дверь спасет меня в случае чего. На случай чего есть окно и балкон. А так… Володе спокойно, а мне приятно, что есть кто-то, кто заботится обо мне. Хоть иногда, хоть чуть-чуть.
— А вообще, зря Вы так, Маргарит-Сергеевна, — рассуждала Ириша, перепрыгивая через лужи.
Снова с неба на нас летела какая-то гадость — то дождь, то снег, то и то и другое вместе, смешанное с брызгами грязи и уличной городской гарью. Настроение у меня было мерзостное: день явно не задался. Во-первых, с утра сломался телевизор. Во-вторых, кончились мои любимые духи Кензо. Ни то ни другое — не трагедия, тем более, что телевизор я смотрела редко, а духами пользовалась только тогда, когда вспоминала, что женщине зачем-то непременно надо благоухать цветами. Но когда все вместе… Невольно задумаешься — а дальше-то что будет?
— Вот у меня приятель есть, художник… — продолжала Ириша.
— Что за приятель? — насупил брови Володя, который периодически изображал сурового отца.
— …так он говорил мне, — продолжала Ириша, не обращая внимания на его реплику, — что у каждой вещи, которая хенд-мэйд, есть душа. Вот если на заводе сделано, то вещь остается без души. А когда вручную, то по вещи видно отношение человека, его настроение, все, что у него внутри. И тот, кто эту вещь берет в руки, это чувствует это. Вот это и есть душа вещи.
Такие рассуждения совершенно не подходили Иришке, упакованной в модные веши неестественных ультрасинтетических цветов. Или я чего-то не понимаю, или современные девушки делают все, чтобы их не смогли заподозрить в женственности. Особенно меня ужасали Иришины ботинки, в которых ее девичьи ножки казались огромными. Впрочем, кто бы говорил. На мои осенне-зимние ботинки вообще лучше не смотреть… Моя покойная мама всегда ужасалась тому, как долго я могу носить вещи уже после того, как они становятся по ее словам «непрезетнабельными и годными только в помойку».
Со стороны, наверное, мы все выглядели более чем нелепо: шустрая Иришка, рядом с ней нетипично мрачный Володька, который — о ужас! — почти всю дорогу молчал. Ну и я рядом с ним в своем вечном драповом пальто и с горящими от любопытства глазами. Трое бравых шкафообразных ребят из ЧОПа, которых из соображений безопасности прихватил с собой Володя, вышагивали сзади, и заставляли меня чувствовать себя ужасно неловко. Я почему-то думала о том, что ни за что бы не смогла бы стать женой президента или какого-нибудь другого важного лица: при одной мысли, что за мной всегда везде будут следовать телохранители, мне становилось физически дурно. Правда, когда Володя объяснял Иришке, что мальчики-шкафчики будут изображать приятелей его дочери (мол, пришли ирландские песенки попеть за компанию), я от души посмеялась. Никаких проблесков интеллекта в глазах «приятелей» не было заметно, а уж представить, что они вообще могут что-то петь, да еще по-ирландски… Это какая ж нужна фантазия!
— Ты понимаешь, Ириша, я все-таки материалист, — робко возразила я.
— Ой, Маргарит-Сергеевна, материализм — это как-то однобоко. Вот у человека, скажите, есть психика?
— Есть, — согласилась я.
— И науки есть соответствующие — психология, психиатрия, так?
— Так, — оставалось только согласиться.
— Но ведь они изучают совершенно нематериальные вещи! Психика — это душа и есть! Так что… один голый материализм ну никак не катит. Вот когда вы смотрите на любое произведение искусства, на картину, например, вы ведь видите не только холст, краски, рамочку, правда? Вас ведь может реально цеплять то, что художник выразил?
