Сперва Ковалевскому показалось, будта этот мужчина одет не в голубые джинсы и серую спортивную куртку, а в какое-то магнитное поле, которое заставляет весь мир тянуться к нему.
— Что вам здесь нужно? — снова спросил Владимир Дмитриевич, повышая голос.
— Вам не нравятся эти цветы? — проговорил незнакомец негромко, голос его звучал приятно, почти артистически.
— Цветы прекрасные, но это не ваши могилы. Зачем вы возлагаете цветы на чужие могилы?
Незнакомец посмотрел на него с выражением жалости и сочувствия.
— Эти могилы мне не чужие. Я посещаю могилы всех, кто летел 20 июля рейсом 632 из Душанбе. В страшной катастрофе, унесшей жизни пассажиров этого рейса есть доля моей вины.
В словах незнакомца было что-то мистическое, что-то ирреальное, как будто мужчина состоял не из плоти и крови, а был духом или привидением.
Ковалевский уставился на него, нервно облизывая губы, потом судорожно вздохнул и снова спросил:
— Кто вы?
— Можете называть меня так: Шарф Николай Иванович, командир внеземного космического корабля, того, что вы называете неопознанным летающим объектом.
Ковалевский, потеряв дар речи, с изумлением воззрился на гуманоида, потом сказал:
— Я знал одного такого «представителя внеземной цивилизации». Позже выяснилось, что он недавно сбежал из психиатрической больницы.
Шарф возмутился.
— Напрасно, Владимир Дмитриевич, сомневаетесь.
«Откуда он знает, как меня зовут?» — подумал Ковалевский.
— Взгляните-ка сюда, — продолжал Шарф, — и все ваши сомнения отпадут.
Ковалевский посмотрел в направлении, указанном Шарфом, и обомлел. Он увидел блестящий серебристый НЛО, зависший над кладбищем.
Сверкающий диск медленно перемещался с одной высоты на другую, испуская прекрасное многоцветное сияние — в основном зеленое и красное, иногда с примесью белого, голубого, желтого. Временами он испускал оранжевые блики.
— Убедили, Николай Иванович. Полностью убедили, — поспешил заверить гуманоида Ковалевский, леденея от ужаса.
Очевидно, он побледнел, потому что Шарф сказал:
— Успокойтесь, Владимир Дмитриевич, вы видите самый обыкновенный космический корабль.
Ковалевский немного успокоился, скорее всего, потому, что гуманоид убеждал его сделать это.
— Теперь, раз уж вы поверили мне, я расскажу, почему посещаю могилы пассажиров рейса 632. В тот день 20 июля мы совершали запланированный полет. Около восьми вечера прямо по курсу нашего корабля появился гражданский самолет. Я попросил своего помощника, управлявшего кораблем, сойти с трассы и дать самолету дорогу. Он же решил немного попугать пилота самолета и не выполнил мой приказ. Возникла угроза столкновения. Первым не выдержал пилот рейса 632 и резко повернул влево. Но выполняя маневр, он зацепил крылом вершину горы, крыло отвалилось, самолет рухнул на землю и загорелся.
В следующее мгновение Владимир Дмитриевич почувствовал, что падает с огромной высоты, как будто его БМВ съехал с дороги и проваливается в какую-то бездонную пропасть. Ему никак не удавалось справиться с ощущением падения и убедить себя в том, что все по-прежнему в порядке. С ним снова случилось что-то вроде приступа временного помешательства. Приступ начался с того, что грудь стиснуло с такой силой, что он едва мог дышать, а пальцы рук начали трястись, точно у древнего старика.
Бросив взгляд на окружающие его деревья, гранитные и мраморные надгробия, Ковалевский увидел вместо них неистовое коптящее пламя и плотные облака дыма.
Закрыв лицо холодными как лед руками, Владимир Дмитриевич постарался справиться с собой, но катастрофа продолжала разворачиваться в его сознании по заданному сценарию. Удушливый запах дыма стал плотнее, а вопли воображаемых пассажиров — громче. Все вокруг вибрировало и ходило ходуном, со всех сторон доносились жуткое дребезжание, треск, стоны раздираемого металла, стук, звон и скрежет…
— Нет, нет, не надо, нет!.. — взмолился Ковалевский и потерял сознание.
Минут через пять Владимир Дмитриевич вздрогнул и, открыв глаза, с легким удивлением взглянул на склонившегося над ним Шарфа.
— С вами все в порядке? — спросил гуманоид, обращаясь к Ковалевскому.
— Пожалуй, да… — отозвался Владимир Дмитриевич неуверенно. — Если не считать кратковременного отключения.
— Я всем сердцем сочувствую вашему безмерному горю, — неожиданно сказал Шарф, — и предлагаю помощь.
— ???
— Да, да. Не удивляйтесь. В моих силах вернуть ваших дорогих близких живыми и здоровыми, если вы согласитесь на это.
Ковалевский с изумлением таращился на гуманоида. Шарф терпеливо ожидал ответа. Придя в себя, Владимир Дмитриевич сильно удивился. Вместе с тем он чувствовал, ощущал, что Шарф может осуществить свое ирреальное предложение.
Он посмотрел на собеседника долгим, изучающим взглядом. Затем произнес:
— Согласитесь, что для человека, потерявшего самых близких, ваше предложение звучит несколько фантастически, даже невероятно. Самолет падал с большой высоты и скорость его под действием земного тяготения постоянно росла. Ударившись со всей силой о землю и камни, самолет разбился вдребезги. После этого был еще взрыв, и огненная стихия сожгла, превратила в золу и пепел все, что могло уцелеть после столкновения самолета с землей.
Нахмурившись, Шарф ответил:
— Вот вы опять сомневаетесь, Владимир Дмитриевич, и опять напрасно. Для нашей внесолнечной, внегалактической цивилизации оживление умерших самое что ни на есть обычное дело.
— Это дает некоторую надежду, — неуверенно отозвался Ковалевский, усмехнувшись дрожащими губами. — Но вы ведь что-то наверняка потребуете взамен?
— Самую малость. Каких-нибудь полкилограмма «красной ртути» и два ядерных боезаряда на основе этого продукта.
— Я вам не верю, — сказал Ковалевский негромко. — У Новиковой вы сначала выкачали необходимую информацию, а потом умертвили ее.
— Это неправда, — возразил Шарф. — Новикова сама виновата. Она стала стрелять в нас, и в порядке самозащиты мы применили зелёный луч. Обычно мы стараемся избегать насилия.
Его слова не убедили Ковалевского. Можно было, подобно Лазарю, восстать из мертвых, пролежав в могиле четыре дня, но все эти чудеса казались детскими игрушками по сравнению с тем, что обещал Шарф. Сознание продолжало твердить Ковалевскому, что это совершенно невозможно, и в душе его продолжали ныть боль и отчаяние.
И все-таки слова Шарфа породили надежду и жгучее любопытство. Ковалевский находился на грани безумия и готов был поверить в невероятное. Он дошел до того, что готов был поверить в чудо.
