— Не надо. Этот разговор нужен не мне, а вам. Если он вообще кому-то нужен. Понятно? — он строго взглянул на меня.
Затем помолчал и немного устало спросил:
— Так вы хотите говорить, или мне уйти?
— Не уходите, — хмуро сказал я.
Катру удовлетворенно кивнул. И повторил свой вопрос:
— Что вам известно об эксперименте?
— То, что он находится не в той стадии, о которой вы сообщаете всем актерам.
— И в чем же именно мы обманываем актеров?
— Вашему подопытному не двадцать пять лет.
— Так-так… — снова покивал он, будто мой ответ чем-то его удовлетворил. — И пришли вы к этому выводу, читая дневник вашего предшественника?
— Да.
— Сколько же лет этому человеку?
— Не знаю, — терпеливо ответил я, пытаясь понять, к чему клонится наша беседа. — Может, тридцать. Может, все тридцать пять.
— Расскажите подробнее, — попросил он. — Расскажите все, что вы смогли узнать.
И я рассказал. Вначале я говорил неохотно, потом, подзуживаемый вопросами Катру, вошел во вкус.
— Ну что ж, — сказал он, когда я закончил, — в проницательности вам не откажешь. Значит, по-вашему, мы еще не получили эликсир бессмертия, но уже вплотную подошли к его созданию? Опыт наш удался целиком и полностью, теперь дело за чисто механическими процессами: синтезировать, улучшать, дозировать… выдавать кому надо… Правильно?
Я молча кивнул. Катру сцепил пальцы и задумчиво посмотрел на меня.
— Доктор Тесье, которого вы неоднократно упоминали, очень неохотно дал свое согласие на этот разговор. Очень, очень неохотно… Но вы так уверены…
Высказав эти малопонятные слова, он опять замолчал, теперь уже надолго.
— Вы правы в одном. Человек, над которым ведется этот опыт — не ваш сверстник.
Я затаил дыхание.
— Но с оценкой его возраста вы ошиблись. Ему не тридцать лет. И даже не тридцать пять. Он на два года младше меня. В этом году ему исполнилось пятьдесят.
Какое-то мгновение он молчал, как бы оценивая эффект сказанного. Эффект был велик. Такого я даже не предполагал. Пятьдесят лет… Пятьдесят лет! Я понял, что передо мной открывается тайна. Та невероятная, тщательно скрываемая, грозная тайна, к которой до этого времени мне удавалось лишь едва прикасаться.
— Люди, которые стояли у истоков этого эксперимента, были очень умны, — негромко продолжал профессор. — Двое-трое из них были, пожалуй, гениальны. Остальные — необычайно предусмотрительны и прозорливы. Определяя условия проведения эксперимента и создавая этот комплекс, они предусмотрели все. Даже то, что уже через двадцать лет техника шагнет так далеко вперед, что наблюдения будут вестись совсем другими приборами. Такими, о которых они не имели ни малейшего представления в то время. Что уж говорить о полувековом сроке. И тем не менее даже сегодня, когда мы хотим внедрить новые системы, использовать последние технологии, мы можем делать это с минимальными сложностями. Мы находим все на своих местах. Даже та неприятность, что случилась неделю назад… Починка систем отопления могла бы стать сплошным мучением, если бы не этот великолепный дизайн. Впрочем, не о том речь. Они были очень умны. И все же кое в чем они ошиблись. В том же, в чем ошиблись вы. Да, мы доказали, что человек, не знающий о смерти, не подвержен влиянию старости. Безумная идея, созревшая у погибшего в Сопротивлении человека, оказалась гениальной. И теоретическая важность этого достижения огромна. Однако его практическая ценность равна нулю. Или очень близка к нему.
Он провел рукой по лбу. Я смотрел на него с недоумением. Как это — равна нулю? У них тут живет бессмертный человек, а они рассматривают это как любопытное теоретическое открытие?
— Мне повезло — я пришел в эксперимент в то время, когда это еще не было ясно, — сказал Катру, поднимая голову. — Мне довелось быть тут, когда многие верили в успех, а некоторые еще боялись поверить в него. Эксперимент в те дни находился в состоянии чуда. К этому времени уже было доказано, что организм остановился в развитии. Надо было видеть эти лица, чтобы понять всю радость, владевшую людьми. Понимаете? Все сбывалось. Все. Любой эксперимент — это попытка, и наша попытка день ото дня становилась все более успешной. Мы хотели растить человека, который не знает о смерти. Мы вырастили его! Он не заболел, не зачах в искусственных условиях, не вырос шизофреником, не сходил с ума от отсутствия половых контактов. Мы надеялись на то, что он не будет стареть. Эти надежды тоже сбылись! Ему было тридцать с лишком… с хорошим лишком, но по всем показателям его биологический возраст не превышал двадцати пяти. Мы хотели исследовать его. И это тоже было возможно благодаря мудрости тех, кто начал эксперимент. Мы могли делать с ним все, что угодно, не вызывая у него никаких подозрений. Главное было позади. Теперь начиналась практическая часть. Идея была проста: раз он остается молодым, значит, в его организме идут какие-то процессы, задерживающие старение. Скажем, вырабатываются какие-то специальные частицы в крови, идет нестандартное деление клеток, все что угодно. Я не специалист в этих вопросах, моя область — психология, но все микробиологи и генетики дрожали от возбуждения. И они налетели на бессмертный организм со своими приборами, будучи уверены, что через год-другой раскусят этот механизм. А там — рукой подать до создания лекарства. До пресловутого эликсира молодости. До противоядия от яда старения.
Катру замолчал. Было видно, что он вспоминает то золотое время, о котором говорит. Я все еще не понимал, что же у них стряслось. Затем у меня стало формироваться какое-то, подобие идеи. Если теория оправдалась, но практическая ценность равна нулю, значит… Но ведь это поправимо. Это просто дело времени.
— Ваши методы еще недостаточно совершенны? Вы не можете четко понять этот механизм?
— Не все так просто, — ответил он. — Если бы в этом была вся загвоздка! Хотя начиналось это именно так. Года через два после того, как было официально признано, что он не стареет и было дано «добро» на исследования, положение оставалось таким же. Мы просто не понимали, почему это происходит. Более того, у нас не было даже намека. Этот парень абсолютно не менялся, но мы не могли даже приблизительно нащупать, что же именно задерживает его организм в развитии. Восторженность немного улеглась и сменилась некоторой озабоченностью. Но наши исследователи не унывали. «Это вопрос уровня, — говорил тогда Осака. — Эритроцит нельзя увидеть невооруженным глазом. Надо копать глубже». И они копали еще не один год. И по-прежнему оставались на месте. Ни один анализ, ни один тип исследования не показывал разницы. Он был таким же, как обычный двадцатипятилетний человек. И тогда впервые кто-то высказал эту простую и страшную мысль. А что, если этого различия вообще не существует? Ни на каком уровне. Вы бы видели, что тут началось! Это заявление было не просто встречено в штыки. Оно было объявлено чуть ли не ересью. Разумеется, различие есть! Не может не быть! Просто наш уровень науки не позволяет его обнаружить. Единственным, кто не кричал, что это чушь, был Тесье. Он примерно в это время стал руководить всем комплексом, и многие ожидали, что он вообще запретит подобные разглагольствования. Но он, будучи очень резок во всех остальных вопросах, занимал тут скорее выжидательную позицию. А потом… Упадочные настроения всегда опасны. Впрочем, это не совсем верное слово… В общем, постепенно мысль эта стала овладевать многими умами. Ведь подопытный: остановился в развитии именно в возрасте двадцати пяти лет — четко на том пороге, который мы установили сами. А если бы мы окружили его сорокалетними людьми? Дошел бы он до того же возраста? И как бы ни допотопна была наша наука, мы все-таки умеем копнуть очень глубоко. Мы не умеем менять, мы не умеем лечить, зачастую даже не можем понять, но видеть-то мы можем… Понадобилось десять лет для того, чтобы осознать это печальное состояние дел. Но уже давно все ясно. Эксперимент зашел в тупик, и из этого тупика нет пути назад.
