— В эту таинственную ночь я решил уйти из этого мира
— Это что, клуб самоубийц? — удивился Володя. — Кажется, нам везет на криминальные истории.
— Да это он так, шу-у-утит, — успокоила нас сидевшая рядом восторженная девица, которую я, кажется, где-то видела… Только где?
Потом Колбаскин еще что-то долго и нужно говорил, но его начали перебивать возгласами «А сидр-то пить будем?» и он, наконец, понял, что пора от слов переходить к яствам и напиткам. Какой-то паренек принес большую зеленую бутылку, и присутствующие затянули нестройными голосами:
— Ev sistr'ta Laou ar sistr 'zo mat lon la!…
Я грустно усмехнулась: все, что эти люди смогли уловить из любимой мною бретонской культуры, это простая и незатейливая песенка про сидр…
Хозяин квартиры открыл бутылку так, что пробка ударилась об потолок и приземлилась в один из салатов, после чего гости протянули стаканы и каждому досталось понемногу янтарной влаги на донышко. Володя, кажется, перестал нервничать: все происходящее его забавляло настолько, что он смог позволить себе забыть о причине нашего здесь присутствия. Он смотрел на все происходящее как мальчишка в цирке, которому показывают клоунов и дрессированных слоников.
А вот Ириша напряглась. Она с трудом пробралась к Колбаскину, что-то шепнула ему на ухо, потом вернулась, ступая по чьим-то некстати вытянутым ногам, и уселась подле меня.
— Маргарит-Сергеевна, — прошептала она мне на ухо, — я договорилась, что как только Мишка закончит всю эту фигню, он сюда подойдет, и вы с ним поговорите…
— Спасибо, — прошептала я.
На место Колбаскина вышел длинноволосый юноша и стал петь бретонскую балладу о Яннике, который бессовестно бросил свою невесту, так как мама велела ему не водиться с девушками и идти учиться на священника. Я было приуныла заранее, но у мальчика оказался, как ни странно, неплохой голос, да и ошибок в бретонском произношении он почти не делал. Так что ему я аплодировала от души. Выступившая вслед за ним девушка, продекламировавшая свои стихи о Бретани, тоже была весьма мила, да и сочинения ее послушать было приятно. Если бы не причина нашего визита в эту веселую квартиру, я бы, наверное, получила удовольствие от этого вечера студенческой самодеятельности. В молодости я сама с удовольствием готовила капустники, хотя и стеснялась выходить на сцену.
— Видели? — кивнула Ириша на девушку. — Это Маша Петрова, с которой Димка в Питер ездил.
Вот уж сюрприз! Я-то представляла девушку, которую Татьяна обвиняла во всех смертных грехах и называла одним очень нехорошим словом, эдакой женщиной-вамп с пурпурными ногтями и глазами, подведенными черной краской. А тут — какой-то Гаврош белобрысый…
После чтения стихов длинноволосый снова заиграл на гитаре, но ему не дали исполнить то, что он хотел, потому что какая-то юная особа случайно облокотилась на музыкальный центр, и все шумы потонули в звуках бретонского гавота, утяжеленного современными музыкальными инструментами. Колбаскин махал руками и что-то пытался втолковать присутствующим, которые не сразу поняли, что он всего лишь требует убавить звук (видимо, боясь конфликтов с соседями). Через какое-то время музыку сделали потише. Гости потянулись к угощениям, а Миша стал неловко пробираться к нам с Володей.
— Ира сказала мне, что вы хотели меня о чем-то спросить… Насчет книг?
Я энергично закивала.
— Тогда пойдемте в другую комнату, а то здесь шумно…
— Собственно, вопрос об одной книге… — я поднялась с места и последовала за Колбаскиным, за мной увязался Володя и поманил пальцем одного «приятеля» из ЧОПа. Остальные двое остались в гостиной, видимо, обеспечивать безопасность Ириши.
Все эти предосторожности казались мне излишними на этой не очень тихой, но вполне интеллигентной вечеринке. Как только мы покинули гостиную, музыка умолкла, и кто-то вновь начал декламировать стихи.
— Я сегодня решил раздать все, — патетически жестикулируя, говорил Колбаскин, иду по коридору в соседнюю комнату. — Все книги, диски, они мне больше не нужны.
— А что, переезжаете? — рассеянно спросил Володя, который снова занервничал и начал оглядываться по сторонам.
— Ну в каком-то смысле… Можно и так сказать, — то ли согласился, то ли мягко возразил Миша.
В маленькой комнате стояло аж два больших книжных шкафа, а над дверным проемом угрожающе нависали полки, на которых тоже громоздились книги.
— Собственно, моя библиотека… — Колбаскин широким жестом очертил комнатку. — Что вас интересует?
Я заволновалась так, что у меня пересохло в горле.
— Мне сказали… Ира сказала… Миша, может вы мне скажете… — я с ужасом поняла, что разволновалась так, что даже не могу объяснить, что мне нужно.
Володя, видимо, не настолько был выбит из колеи предстоящей встречей с Книгой, поэтому он просто спросил:
— Михаил, где рукопись Библии на бретонском? У вас?
— Да, она у меня, — ответил Колбаскин так спокойно, будто у него в каждом шкафу было по двадцать рукописей семнадцатого века, а на полках — глиняные таблички и древние папирусы.
— А можно… взглянуть? — робко спросила я.
— Да хоть навсегда берите, — пожал плечами Колбаскин.
— Вы это… серьезно? — дрогнувшим голосом спросила я, глядя на то, как он открывает дверцу шкафа и вынимает оттуда одну книгу за другой, чтобы достать из заднего ряда… неужели Ее?
Невзрачная потрепанная то ли книжка, то ли тетрадочка. Даже в руки страшно взять — вдруг сразу разлетится, рассыплется? Нет, не рассыпалась. Можно даже листать. Чернила, как ни странно, почти не выцвели, только кое-где на бумаге проступили ржавые пятна от времени, кое-где просвечивали мелкие дырочки. Честно говоря, я даже разочаровалась. Из-за этой маленькой рукописи такие страсти да мордасти!
Так всегда бывает: ждешь какого-то момента, рисуешь его в воображении и так и эдак, а в жизни все не совпадает. Я-то ожидала увидеть тяжелый фолиант в затейливом переплете… Ну ладно.
— Берите, берите, — махнул рукой Колбаскин, — я же сегодня все раздариваю, разбазариваю.
Только тут я поняла, что он тоже нервничает. Под глазами — темные круги. В глазах светились какие-то странные огоньки. Что они означали, мне сложно было понять, но где-то на задворках сознания мелькнула мысль: «он по-своему одержимый». И снова мысли быстро-быстро побежали куда-то будто завертелись на карусели, сердце предательски заныло.
В это время позади нас, в гостиной раздался звук разбиваемой посуды и девичий крик:
— Пашка! Усилием воли я все же смогла остановить мысли, собраться с ними и задать вопрос, без которого уйти, конечно, не могла.
