его в Чернигове.
— Конечно, не было. А кто это такой вообще?
— Боюсь, в гастролях по Грузии у меня будет соблазн спихнуть тебя в пропасть.
х х х
Горы шатались. Облака кружились. Каменная площадка, на которой стоял стол, уставленный яствами на две роты солдат, пыталась ускользнуть из-под ног.
Чудовищным усилием воли Егор остановил вращение Вселенной и даже взобрался на стул. Акустическая гитара, лёгкий, в общем-то, инструмент, норовила нарушить равновесие и опрокинуть. Возможно — прямо в поросёнка, жареного на вертеле. Или на ежа из торчащих вверх шампуров с кусками нежного бараньего мяса. Сколько шашлыка и вина вместилось в самого Егора, никто не знал. Наверно, больше объёма его тела, пусть оно сто раз противоречит законам физики и геометрии.
Это — Грузия, детка. Здесь плевать на законы. Хоть законы физики, хоть принятые Верховным Советом СССР.
И очень-очень хорошо…
А как вкусно!
Вот только всего слишком много. Встать из-за стола — подвиг. Заталкиваешь в себя последний кусок, не от голода, а чтоб не обидеть хозяев отказом, и чувствуешь, что первый кусок уже просится наружу с противоположного конца туловища.
Егор вздохнул, наполнив горным воздухом половину лёгких. Полностью они не раскрылись, подпёртые желудком, распёртым до исполинского размера.
Ударил по струнам. И запел:
Я могилу милой искал,Сердце мне томила тоска,Сердцу без любви нелегко,Где ты? Отзовись, Сулико!
Подхватил Кашепаров:
Увидал я розу в лесу,Что лила, как слёзы, росу.Ты ль так расцвела далеко,Милая моя Сулико?[1]
А потом грянут такой хор… Скорее всего, эти люди никогда не репетировали вместе и вообще не были профессиональными певцами. Но их голоса звучали необыкновенно ярко и чисто, под стать пронзительно прекрасному небу над Кавказом.
Грузины пели «Сулико» по-своему, Егор с Кашепаровым по-русски, их голоса на двух языках сплетались и уносились в ледяную высь, туда, где одиноко парил орёл и реактивный истребитель чертил две белые полосы.
Пение сменилось криками восторга и здравицами в честь белорусских братьев, тамада объявил об успешном исполнении любимой песни товарища Сталина «Сулико» артистами ансамбля «Песняры» и самодеятельности Горийского района Грузинской ССР.
Потом Егору вручили рог, полный красного вина, объём которого вызвал бы трепет даже у Пантелеича. Выступил секретарь райкома партии, убеждавший Егора: теперь мы — одна семья, наш дом — это твой дом, генацвале.
Осилив несколько глотков из рога, полный объём, наверно, разорвал бы организм пополам, Егор услышал, что ему предоставляется слово. Жалобно обвёл глазами окружающее пространство и понял: ни Мисевич, ни Дайнеко, ни тем более Мулявин не годны, чтоб перепихнуть на них эту честь. Тем более, он по-прежнему стоял на стуле, возвышаясь над пирующими как памятник Ленину над Первомайской демонстрацией. Попытка слезть едва не привела к падению, чьи-то крепкие руки помогли удержать вертикальное положение.
— Друзья! Братья! — начал он… И вдруг почувствовал, что язык, закалённый многократными произнесениями дежурных речей прежним владельцем тела, лопочет довольно складно.
Он рассказал о нерушимой белорусско-грузинской дружбе. Об уникальном ансамбле «Орэра» Роберта Бардзимашвили, сделавшем для советской эстрады больше, чем The Beatles для западной… Потом перешёл к дому, благодарил за приглашение считать их дом своим, и, наконец, поделился, что он в свои молодые годы уже купил дом в Минске. А когда заработает денег, отремонтирует и обставит, чтоб не было стыдно, приглашает в гости всех присутствующих!
Конечно, это была просто гипербола. В кавказских застольных тостах много преувеличений, все это понимают, несмотря на литры выпитого. Но первый секретарь неожиданно воспринял слова артиста буквально.
— Дорогие мои жители славного Горийского района! Так давайте не ограничиваться красивыми словами! Каждый, кто может, пожертвуйте нашему благородному другу на обустройство дома!
Он что-то энергично добавил по-грузински, и вокруг стола поплыла кудлатая чёрная шапка из овчины.
Дальше наступил провал в памяти.
Утром, проснувшись, Егор первым делом увидел эту шапку, плотно набитую двадцати пяти-, пятидесяти— и даже сторублёвыми купюрами. Рядом стоял кувшин с вином и тазик.
Опохмелиться не тянуло совсем. Голова была вполне ясной, только желудок жаловался на пережор.
Отхлебнув совсем немного вина, напоминавшего «Киндзмараули», он пересчитал начинку шапки.
Вышло больше пяти тысяч.
Всего за восемнадцать концертов по Грузии музыканты подняли больше, чем за месяц в Украине.
Как бы ни был утомлён Егор избыточным гостеприимством, в ожидании рейса на Минск чувствовал лёгкую грусть. В Грузии действительно понравилось. Очень.
— Слушай! Ты говорил: девки будут на нас бросаться, срывая с себя лифчики в прыжке. И где? — пожаловался Аркадий.
— Горские нравы более суровые. Обожди гастролей по равнинам, оторвёшься.
— Не, я — верный семьянин. Но посмотреть хотелось бы разок. Из любопытства.
— Прилетим в Краснодар, будет тебе проверка на прочность устоев.
х х х
Круглый отличник, краса и гордость юридического факультета БГУ, сдал диплом, госы и военку на тройки и одну четвёрку, что самого Егора ничуть не трогало. Не с красным, а с синим дипломом в активе он слетал в Мексику и Никарагуа, ужаснувшись увиденными там нищете и грязище, а также дико жаркому климату. Да, привёз классный двухкассетник и прикольные сувениры для Элеоноры, но про себя решил — от круизов по странам третьего мира будет косить.
Первого сентября, когда его товарищи по группе и курсу ещё оттачивали навыки рытья окопов полного профиля малой сапёрной лопатой, переступил порог просторного кабинета Сазонова с двумя пачками денег — долей от «Вераса» и окончательным расчётом за дом.
Но больше его волновало другое.
— Виктор Васильевич! Моё распределение — прежнее, УВД Мингорисполкома. Я могу рассчитывать на перераспределение в КГБ?
— Увы, Егор, — ответил полковник. — И это для меня самого неожиданно. Ты своего отца помнишь?
— Нет, конечно.
— Верю. Он был арестован за кражу, когда тебе едва исполнилось шесть. И больше не появлялся в Речице?
— Вы ещё спросите: платил ли алименты на меня и сестру.
— Ясно… В третий раз освобождён в марте восемьдесят первого, нынешнее местонахождение неизвестно. В общем, ты — родной сын вора-рецидивиста Егора Евстигнеева. А имеющих в близком родстве судимых в КГБ не берут. В МВД, кстати, тоже, но их кадровики прохлопали.
Егор опустился на стул.
— Виктор Васильевич… Удар такой, как в апреле был, когда меня задержало инспекторское управление. Но тогда разрешилось…
— А эта проблема пока не лечится. Не унывай. Если получим подтверждение, что он умер — проблема снята. Либо… Либо кое-что изменится после десятого ноября. Если ты не ошибся. Так что ближайшие месяцы тебе придётся носить серую форму и отвечать
