Человек в махровом халате будто и не слышал вопроса комиссара. Он продолжал:
– Я вскочил. Прислушался… Тихо. Глянул в окно – небо чистое! Моя квартира стеной к стене соседа. Странный человек, но это уж ваша забота, господин комиссар. Тогда я выглянул на лестницу. Никого. Ну, думаю, опять приснилось.
– Что значит – опять? – быстро спросил Гард, но и этот вопрос был оставлен без внимания.
– И лег спать, комиссар. Глаза открыты. И тут меня вроде толкнуло! Ну не может гром по двенадцатому разряду быть весной! Не может! Накинул, простите, халат – и к телефону…
– Одну минуту… – Гард тронул человека рукой за плечо и повернулся к Фуксу. – Что у вас?
– Немного терпения, комиссар, – сказал Фукс. – Мне уже ясно, что семью семь – сорок девять.
Гард улыбнулся: старик в своем репертуаре. Если он говорит «семью семь – сорок девять», дело идет к концу.
– Так что же значит «опять»? – повернулся Гард к махровому халату, но того уже не было рядом.
Странный жилец, жестикулируя одной рукой, повторял свой рассказ Таратуре, разумеется не зная, что помощник Гарда никогда не отличался изысканной вежливостью.
– Вы мне мешаете, – сказал Таратура резко и отошел к Фуксу. – Надо поторапливаться, старина.
Фукс поднял на Таратуру страдальческие глаза.
– Чего только люди не придумывают, – сказал он мягко, с философскими интонациями в голосе, – чтобы усложнить мне работу! Как будто они не знают" что Фуксу уже не шесть лет и даже не шестьдесят, а хлеб не становится дешевле, чем был в Одессе, когда Фукс был ребенком.
С этими словами он пристроил к замку очередную хитроумную отмычку. Упрямый замок не поддавался, но вдруг, будто из сочувствия к Фуксу, прекратил сопротивление. Внутри его что-то мелодично звякнуло. Дверь отошла на миллиметр, а Фукс осторожно взял Таратуру за локоть, предупреждая его намерение ринуться вперед. Агенты немедленно положили руки в карманы плащей, а человек в халате встал за спину комиссара Гарда.
Когда Фукс ногой резко толкнул дверь, отпрянув при этом в сторону с легкостью и прытью, никак не свойственной семидесятилетнему старику, Гард увидел, как в дверном проеме промелькнуло сверху вниз что-то блестящее и с силой грохнулось об пол. Толпа жильцов, с трудом сдерживаемая агентами, откликнулась общим выдохом, а Фукс, присев на корточки, вроде бы разочарованно произнес:
– Домашняя гильотина. Примитив.
Фонарь Таратуры осветил темную переднюю. Толпа на лестнице с новой силой подалась вперед. Гард первым переступил порог и наклонился над телом. Рядом опустился на корточки врач-эксперт. Вдвоем они осторожно перевернули труп на спину.
– Здравствуй, Пит, – тихо и почему-то грустно произнес комиссар Гард, когда свет, включенный Таратурой, дал возможность разглядеть лицо мужчины. – Я знал, что рано или поздно нам предстоит такая встреча… Убит током?
– Да, комиссар, – подтвердил врач. – По всей вероятности, через дверной замок. Ваш знакомый?
– Пожалуй. Быть гангстером, доктор, тоже небезопасно.
– Убийство совершено довольно распространенным способом, – заметил Таратура. – Подключение переносного разрядника.
– Распространенным? – саркастически сказал Фукс, рассматривая в то же время входную дверь, обшитую изнутри стальным листом. – Это же не квартира, а настоящий блиндаж! Я уверен, господа, что в скором будущем убийства из-за угла начнут совершать с помощью индивидуальных мегабомб.
Гард отошел в глубь комнаты, сопровождаемый экспертом.
– Вы можете точно установить, когда наступила смерть?
Врач пожал плечами:
– Часа два-три назад.
– Мне нужно точно.
Эксперт промолчал.
– Таратура, – сказал Гард, – где этот махровый халат?
Искать обладателя халата не пришлось, он уже был рядом. Гард решительно подошел к нему:
– Когда вы слышали треск?
– Что? – наклонив голову, переспросил жилец.
– Я спрашиваю: в котором часу вы проснулись от вашего грома по какому-то там разряду?
– Я как раз прилег, – вновь начал жилец, как начинал не впервые в этот вечер, – и вдруг слышу сквозь сон…
– В котором часу это было, черт возьми? – вмешался Таратура.
Но Гард остановил поток красноречивых слов, уже готовых ринуться наружу после такого начала:
– Спокойно, Таратура, он, кажется, глух как пень.
– В таком случае, – резонно заметил Таратура, – как он мог слышать треск?
И оба они внимательно посмотрели на хозяина махрового халата. Странный жилец тоже умолк, почувствовав какую-то неувязку, но лицо его сохраняло гордую улыбку, долженствующую, по-видимому, выразить его удовлетворение тем интересом, который он вызвал своей персоной у полицейских чинов.
– Вы меня слышите?! – вдруг заорал Таратура в самое ухо жильца.
– Да! – радостно воскликнул махровый халат.
– Но вы глухой? – нормальным голосом спросил Гард.
– Что? – спросил жилец.
– Вы глухой?! – заорал Таратура.
– Да! – не меняя радостной интонации, ответил жилец.
– Как же вам удалось услышать треск, похожий на гром? – прокричал Таратура.
Человек в халате закивал уже в середине вопроса, давая понять, что догадался, о чем его спрашивают.
– Дело в том, – сказал он, – что я действительно ничего не слышу. Кроме грома. Я, видите ли, заведую громом на телевидении. Цех шумов. Двенадцатый разряд – это осенний гром, а тут положено не менее шестого, но и не более седьмого, который бывает лишь весной, и когда я услышал…
– В котором часу? – перебил Гард, напрягая голосовые связки и показывая при этом для верности на свои часы.
Хозяин халата развел руками, с беспокойством глядя на полицейских. Таратура с досадой махнул рукой.
– Придется опрашивать жильцов, – сказал Гард. – Их все равно придется опросить. Займитесь, Таратура.
Через десять минут помощник Гарда сообщил, что никто из жильцов не замечал сегодня ничего подозрительного. О треске или тем более о громе вообще никто понятия не имел. Правда, все единодушно утверждали, что следует поговорить с какой-то Паолой с третьего этажа, девчонкой шустрой и все примечающей.
Гард поманил за собой Таратуру, и они поднялись вверх по лестнице. Из-за полуоткрытой двери одной из квартир доносились звуки телевизионной передачи. Таратура постучал, но никто не отозвался. Тогда они тихонько вошли внутрь.
У телевизора, впившись глазами в экран, сидели двое: тоненькая черноволосая девушка и курчавый рыжеватый парень. На полицейских они не обратили никакого внимания, хотя не могли не заметить их прихода. Сейчас вся жизнь для них переместилась в плоскость телевизионной трубки.
