Кабинет Кноппа. Прежняя обстановка, прежнее гнетущее молчание, изредка прерываемое краткими фразами двух преследуемых неудачей людей, и темы разговора прежние.
— Доверьте мне эти дела, Рудольф Антонович, дайте в помощь Орловского. Мы умрем, но доищемся истины!
— Трудно, когда убийца взлетел на воздух вместе с жертвами. Анархисты, наверно.
Зенин помялся.
— Не знаю, Рудольф Антонович; какое-то чувство говорить мне, что убийство Потехина имеет связь с делами в Лесном, с прошлогодним убийством Ромова. Рассудок противится этому, я сознаю, не знаю… Но такая уверенность, что в чем-то между теми и этим делами есть соприкосновение.
— Что же, предчувствия иногда не обманывают. Ну, а узнали вы что-нибудь?
— Только всякие догадки, слухи, больше ничего. Надо будет еще копнуть в прошлом Потехина.
— А что шофер?
— Не пришел еще в сознание. По-прежнему бредит каким-то человеком-птицей, отмахивается от него; видит огонь и летящие куски тела!
— Новых останков тел не найдено?
— Нет. Все, что собрали, Потехин похоронил в своем склепе в общем гробу, не разбирая: сына, кучера, убийцу. Только головку Зои, часть ее ножки в белой атласной туфельке да кусок венчального убора, отнесенный почти к самой их даче, похоронил отдельно, рядом с своим склепом. Над нею строит часовню. Озлобленности против убийц нет, вклады по церквам делает. Затих человек!
— Затихнешь, Зенин, так трагически потерявши сына!
Замолкли на минуту.
— Ну, а в Лесном? — робко полюбопытствовал Кнопп, ожидая вперед неблагоприятного ответа.
Зенин жалко усмехнулся.
— Все то же. Прайс был на том сеансе и в часы убийства возвращался домой. Подозрительно, но не придерешься!
Кнопп с нервной порывистостью встал:
— Как нет, то нет. Ну, берите Орловского. Ищите. В добрый час!
Дача полковника Ромова неузнаваема. Вся она закрыта сетью лесов и большим количеством заготовленного строительного материала.
Не один десяток рук занят здесь спешной работой над обновлением и ремонтом построек и над расширением сада за счет векового парка. Работу взял на себя подрядчик Иван Ефимович Тихонов и довел бы ее до скорого конца, если бы не мешал главный доверенный графини Бадени, купившей эту усадьбу после столь трагической смерти семьи полковника.
Доверенный этот, немец Карл Карлович Фогт, буквально бельмом на глазу сидел с утра до вечера во временной конторе и, совершенно не понимая души русского народа, тормозил работу, придираясь к пустякам и за всякую мелочь нещадно штрафуя рабочих!
Уж и не рад был опытный и знающий людей Иван Ефимович, что, соблазнившись крупным заработком, взялся за эту срочную работу, да еще поставил сюда лучшую свою артель — владимирцев.
Того и гляди взбеленятся ребята окончательно, заберут свои топоры, пилы и лопаты, да в лучшем случае уйдут с работы к другому подрядчику.
— А теперь как раз самая стройка и люди нарасхват. Один Тит Синявин, чтобы только мне свинью подложить, к себе их за милую душу возьмет, да еще даст дороже против моего. — Эх, — почесал он затылок, — черт меня дернул пойти под начало к этой немецкой колбасе, да еще с ребятами на пайки пойти, чтобы скорее куш сорвать!
— Дз-дз-дз, — задребезжал, прерывая его размышления, электрический звонок.
— Ну, подумай о черте, сразу хвост увидишь. Иду, колбаса ты заграничная. Зазвонил с самого утра, теперь пойдет дергать: то не так, это не этак.
— Доброго утречка, Карл Карлович, — добродушно поздоровался он через минуту с ненавистным немцем.
— Morgen, — милостиво бросил толстый, румяный немец. — Ну, что наши молодец? Начиналь очистить парк от спилень древ?
— Скоро будет готово, Карл Карлович. Очистят дерево от коры, тогда и перетаскаю сюда к постройке. Дерева-то дюже велики, ну, да у меня и молодцы на подбор. Вот только жаль, Митька запил. Золотой парень, когда трезвый, а запьет!.. Что поделаешь; тогда ему сам черт не брат — не подступайся.
— Мне надоедаль ваш Митька. В благоустроенном государстве рабочий не ораль так на весь дачний мест и не ругаль так, что даже невозможен понять, ни виговаривал!
— Ругается-то он, и вправду надо сказать, хлёстко, — почесал затылок Иван Ефимович, — только для нашего брата это привычно; одначе за то сработает за пятерых, да и работает хорошо, чисто, хоть куда!
— Ну, а я требоваль: работаль и не ругаль. Bitte, Herr Tichannoff!
— Бить то оно хорошо бы, ну да теперь не те времена. Да и опять же без ругани русский мужик и с места не сойдет, а без матерщины тяжелого и не подымет!
Раздумчиво чесал затылок, выходя из конторы, сам вчерашний ярославский мужик Иван Ефимович.
Его и рабочие особенно любили за то, что он не зазнавался перед ними и не корчил из себя полубарина.
«Душа-мужик» называли они его.
— Ребята, — подошел он к ним, — немец что-то спозаранку про ругань заговорил: так вы уж того, попридержи-тесь маленько!
— Мы, значит, всей душой, Иван Ефимович, да только ненароком оно и вырвется. Ну, да Митьки нет, — без главного, значит, запевалы остались, — все будет по - благородному. Ублаготворим, значит, его немецкую милость, а ты выхлопочи для нас лишнюю чарочку в обед!
— Ладно, устрою! А вы уж, ребята, попридержитесь! Ну, как там бабы? Все ли собрались?
— Да и у баб будет потишей; Матрену-то Митька с собой увел!
— Э-х, кабы они не напились до чертиков, да беды не наделали. Парочка-то аховая!
— Да уж под масть, что и говорить!
— Куда прешь, чертова кукла! Вот я тебе загну хвост, ла дам хворостиной по ж., — раздалось под самым окном конторы.
— Эй, эй, легче на повороте, — прикрикнул подрядчик на степенного Демьяна. — Тебе-то уж и не пристало сквернословить!
— Да нешь я сквернословлю, Иван Ефимович? Она мне, стерва, всю клумбу своротила, хоть сызнова копай. Весь как есть щебень, на, гляди пожалуй, эвона куда выворотила!
— А ты заткни глотку, Демьян. Я те не твоя баба — не подвластная. Видал чать, что споткнулась!
— А ты под ноги гляди, вертихвостка! Нагнали вас тут с бору да с сосенки, шлюхи!
— Да как ты смеешь ругаться, — подбоченилась баба. — Я вот те харкну в рыло!
— Я те харкну! В порошок, сукина дочь, сотру, — погрозил Демьян кулаком.
— Ловко!…..твою мать… — сплюнул от умиления висевший в воздухе маляр.
— Donnerwetter! — поднял руки выскочивший на крыльцо Карл Карлович.
— Herr Tichanoff, — неистово закричал он, — посиляль кто ругайт работаль в парк, я не может слюшаль!
— Они уймутся, Карл Карлович. Демьян слабосилен в парк, а на земляные работы — огонь! Слышь ты, уймись. А ты, Манька, ступай на свое место, — прикрикнул он, останавливая готовую разразиться перебранку.
