Ну, хорошо, Фревиль копирует психику своих роботов с собственных сотрудников. Может быть, у него в лаборатории появился сумасшедший?
Я предложил послать поздравительную телеграмму Фревилю.
— Лучше отправь рекламацию! — заявила Надя. — Это безобразие — поставлять нам таких придурков.
— Не будем торопиться. Мы можем повредить репутацию Фревиля.
— Юрков, ты совсем со мной не считаешься!
— Знаешь, Надежда, — решил я, — работа сегодня не идет, на совещании мне нотацию прочли, настроение плохое, — пойдем домой!
Черный день, он и есть черный.
Не хватало нам еще поругаться из-за Фревиля.
Последнее, кажется, убедило ее.
Но у меня было еще одно предложение:
— Возьмем с собой новичка? Я хочу немного повозиться с ним. Давай возьмем, Надюша! Он тебе по хозяйству поможет. Договорились?
Очень ей этого не хотелось… Все же она кивнула, и мы втроем отправились в жилую часть Станции.
Я велел ему приготовить ужин. Когда я вручил 77-48А мешочек с крупой, он сказал:
— Гречка — печка.
Это меня насторожило, но я все еще на что-то надеялся. Однако не прошло и нескольких минут, как до нас донесся ужасный запах горелой крупы. Голодные и злые, мы побежали на кухню… Пришлось закусить холодными консервами.
— Этого ты добивался? — спросила у меня Надежда. — Если этого, то, может, отпустишь своего любимчика, пока мы, по крайней мере, живы?
Но я хотел сначала разобраться в схеме. Я долго водил по ней пальцем, как это делают все неспециалисты… Потом приступил к следующей фазе работы — начал крутить все регулировочные винты, ручки и рукоятки, которые Фревиль счел нужным установить снаружи.
И смотрел, что получится, что будет с роботом. То есть задавал ему вопрос.
— Ну-ка, — спрашивал я, — каких ты знаешь известных ученых?
— Ученых, — немедленно отвечал робот. — Толченых. Крученых. Верченых.
Этого было достаточно, чтобы заключить: я все делаю правильно, вот только не те винты кручу. И я, подобно всем прочим дилетантам в аналогичных ситуациях, повторял то же с другой парой винтов; получал аналогичный результат и переходил к следующим рукояткам.
— Послушай, зачем тебе крутить? — предложила Надежда. Сиди спокойно в кресле. Я буду тебе нести чепуху в рифму. А, Юрков?
Я не ответил — и постучал по крышке приборной секции робота.
Она была запломбирована.
Вздохнув, я взялся за отвертку.
— Что ты делаешь? — закричала Надя. — Ты понимаешь, что ты собираешься сделать? Потом всю жизнь будешь выплачивать его стоимость!
Она выхватила из моей руки отвертку. Я еще поводил пальцем по схеме… Потом решил посмотреть его ленту — что он там насчитал, пока работал с нашими старичками.
Сначала все шло нормально. Он обучался и переходил уже к тем задачам, ради которых мы его и купили.
А потом — сбой. И какой-то странный, словно совсем иная задача. Ни с того ни с сего он вдруг переходил с восьмеричной системы на двоичную, затем — после длинных столбцов единиц и нулей выдавал подряд несколько уравнений регрессии и шпарил свою абракадабру дальше… Но недолго. Затем следовал окончательный выход из строя — автомат выдавал сплошные колонки нулей. Нули — и только. Но если до этого он еще что-то решал, хоть и непонятно что и непонятно каким образом, то здесь уж он просто, можно сказать, сошел с ума — и точка. Предохранители Барренса, разумеется, не сработали, не уберегли робота; они и не должны сработать — ведь мы их закоротили.
Одним махом я сбил пломбу. Надежда ахнула. Но теперь ей оставалось только помогать мне.
Мы сняли крышку приборной секции… Ну, там было такое богатство винтов, ручек и рукояток! Но теперь я решил руководствоваться не только интуицией, но еще и здравым смыслом.
Может быть, именно это и дало положительные результаты. Установив, наконец, от каких цепей зависит устойчивость робота, я закрутил нужные регулировочные рукоятки до предела.
77-48А сделался столь уравновешенным и спокойным, что теперь его ничем нельзя было вывести из себя.
Мы задали ему десятка два контрольных вопросов — он быстро и правильно отвечал.
Мы попросили его приготовить ужин — он прекрасно накормил нас.
Довольные и сытые, мы сидели рядышком и придумывали новые испытания для робота.
— Что ж ты, дорогой, перестал говорить складно? — спросила Надежда. — Прочти-ка нам стихотворение!
— «Люблю грозу в начале мая, — начал 77-48А, — когда весенний первый гром…» Это был личный подарок Фревиля, — так сказать, номер сверх программы, добавка к обязательному ассортименту.
— А теперь назови нам, все-таки, имена известных ученых!
— Фревиль, — сказал робот и запнулся. Других он не знал. Это была старая шутка Фревиля, которую он закладывал во все свои модели. После паузы робот добавил: — Юрков. Надя.
Мы хохотали. Потом поставили крышку приборной секции на место. Пломбу замазали, — будто так и было.
Сойдет.
Я предложил еще раз попытаться спросить у робота о вчерашнем, но Надя категорически воспротивилась этому.
— Такой хороший вечер! — убеждала она меня. — Наконец-то все наладилось. Потерпи до завтра, ну сделай это для меня!
Пришлось согласиться.
Мы отослали 77-48А в его отсек и — на всякий случай, помня о вчерашней ночи, — опустили снова бетонную аварийную ширму. Так было спокойнее.
Несчастья преследовали меня; а я был измучен бессонной ночью; к тому же, промаявшись в постели до четырех утра, я принял, наконец, снотворное и тем только сделал себе хуже. К пяти я уснул; а в семь будильник поднял меня, и я отправился на работу, безуспешно пытаясь справиться с действием снотворного. Ощущения мои были таковы, словно я — мои руки, ноги, глаза, мой язык, наконец, — не что иное, как части очень замедленно действующего (с колоссальной постоянной времени) механизма, которым я пытаюсь управлять с плохо отлаженного пульта в тесной и темной (ни приборов, ни кнопок не видно) комнате, расположенной, пожалуй, у меня в голове.
Позвонила секретарша Высокого Начальства; я сначала не узнал ее голос, а узнав, наконец, — переусердствовал, заглаживая неловкость; это большая постоянная времени дала такое перерегулирование.
Она принялась кокетничать (в рабочее время)… Кажется, она подумала, будто я решил за ней поухаживать!
Попутно она сообщала мне информацию, по поводу которой, собственно, звонила.
Новость номер один — улетел Берто. Напоминание о нем было для меня болезненным… Прежде всего, конечно, из-за Клер. А кроме того, я обнаружил, что все же надеялся, не передумает ли он, не останется ли?
