17
— Боюсь, вам опасно здесь оставаться.
– Это мой дом, Айрон. Почему я должен кого–то бояться?
Он так и не воспользовался виски и льдом, принесенным мною из холодильника.
– Вы умеете стрелять? Старик неопределенно хмыкнул.
– Ваш «вальтер» уцелел. – Я выложил на стол обшарпанный пистолет. – Я нашел его на полу в кабинете. Не думаю, что вам придется стрелять, но лучше пусть пистолет будет у вас под рукой. Ну, а если стрелять все же придется, бог с ним, палите куда угодно, только не в меня.
– А ты, выходит, умеешь стрелять, Айрон?
– Я служил в армии. Беллингер хмыкнул.
Впрочем, он недолго интересовался мною. Какие–то мысли его все же тревожили, он задумался.
Мне тоже было над чем подумать.
От кого он на самом деле прячется? Кого может интересовать его рукопись? Я, понятно, имел в виду не какие–то литературоведческие аспекты. И если роман для кого–то представляет столь повышенный интерес, почему Беллингер так мало тронут его потерей? У него есть другие экземпляры? Или он сам хотел, чтобы рукопись украли?
Черт побери, сказал я себе. Такой ценой?
Я ничего себе не объяснил. Напротив, возникли некоторые другие вопросы. Скажем, а кому действительно так срочно могла понадобиться рукопись? И для чего? Появление мистера Аамби ускорило акцию или Ламби тут ни при чем? Беллингер собирался публиковать рукопись. Сам роман или комментарий к нему действительно могли вызвать шум? Мистер Ламби собирался переправить старика в другое место? Ну да, уютное, тихое. Есть горы, есть озеро. Это я помнил. Значит, именно Беллингеру угрожала неведомая опасность, и прятался он тут вовсе не от газетчиков.
Поведение старика ставило меня в тупик.
Он ни разу не поднялся в изуродованный взрывом кабинет, он не проводил к машине тело своего литературного агента, он, как всегда, полулежал в своем низком кресле и рассеянно следил за порханием пестрых бабочек, вдруг поналетевших в сад.
Бабочки взлетали, трепеща крылышками, садились на белоснежные цветы нежных лун, раскачивались на розовых веточках. Солнце лениво играло в колеблющейся листве, может поэтому на лице Беллингера то появлялась, то исчезала странная, как бы его самого удивляющая улыбка, может, поэтому в его глазах время от времени проскальзывало такое же странное удовлетворение.
В воздухе, на мой взгляд, попахивало Гренландией, но старику было наплевать.
Машины давно ушли. На тайных постах люди Берримена вновь слушали нас. День катился к вечеру.
– Откровенно говоря, – заметил я, – никак не думал, мистер Беллингер, что служба у вас окажется столь хлопотной.
– Для садовника ты выражаешься красиво. Далее слишком красиво, а, Айрон?
Беллингер вдруг подмигнул мне.
Я не ошибся.
Он действительно подмигнул, так, будто нас связывало что–то, известное только нам двоим.
Не работает ли он на доктора Хэссопа?
Да нет, конечно, остановил я себя. Кто согласится ради некоей неизвестной цели отдать десять лет жизни? Кто согласится ради некоей неизвестной цели десять лет служить приманкой, понимая, что приманку эту могут заглотить в любой момент?
А если цель известна?
Я еще раз взглянул на старика, но его лицо уже закаменело. Это был прежний Беллингер. Он уже не видел меня. Он никого уже не хотел видеть.
18
В тысячный раз обходя бетонную стену, я задумался: а как, собственно, попадают в «город Сол» мои невидимые противники? Как они перебираются через стену, оснащенную микродатчиками? У них есть подавляющая аппаратура? Они каким–то образом следят за моими передвижениями?
Скорее всего, следят.
Исходя из этого, можно считать, что взрывчатка в равной мере могла предназначаться как мне, так и мистеру Ламби.
Почему Беллингер мне подмигнул?
А почему нет? Он видел, как я рванул по лестнице, он мог подметить еще какие–то детали. Кроме того, меня рекомендовал доктор Хэссоп, а уже одно это предполагало – садовник не будет обычным садовником, на него, не в пример, скажем, Иктосу, можно будет положиться.
Я так задумался, что не сразу услышал шаги.
Кто–то шел по центральной аллее.
Реакция была мгновенной: я укрылся за ближайшим дубом. Мощный, раскидистый, он как нельзя лучше подходил для этой цели, но и мешал видеть.
Прождав секунду, я отвел в сторону мешавшие мне ветки.
Кто–то из людей Берримена вернулся? Или сам старик неожиданно решил прогуляться по саду?
Увиденное меня ошеломило.
По центральной аллее с важным, даже напыщенным видом шествовал Иктос. Правая его рука надежно покоилась в накладном кармане курточки. Может, он сменил фляжку на пистолет? В любом случае я не хотел рисковать.
Выждав еще несколько секунд, убедившись, что за Иктосом никто больше не следует, я окликнул бывшего грека.
Он нисколько не испугался:
– У вас все тут в порядке?
Его наглость меня взорвала:
– Как ты сюда попал?
– Ну, ну, не кипятись, – сказал он, осматриваясь. – Я видел машины. Обычно сюда никто не приезжает. Что–нибудь случилось?
– Как ты сюда попал?
– Да, ладно, – сказал он, отхлебывая из фляжки. В его кармане все–таки оказалась фляжка. – Мы соседи. Давай по–соседски, а?
Я повторил свой вопрос, и он понял, что спрашиваю я всерьез:
– Характер у тебя дерьмовый, вот что я тебе скажу. Понатыкали стекла на стене, я из–за вас хороший мешок испортил. Брезентовый плотный мешок. Ты лее сам оставил лесенку у стены.
– Я оставляю ее с этой стороны стены, – сказал я. – А с той? Ты перелез через стену?
– Да ладно, ладно тебе. – Он, наконец, занервничал. – Ты же видишь, я ухожу. Уже ухожу.
Он действительно попятился к заросшей травой канаве.
– Я из–за вас испортил хороший мешок. Там, на стене, битое стекло, приходится что–то бросать поверх него. Ухожу, ухожу, чего ты разгорячился?
– Проваливай, – сказал я сквозь зубы.
– Зря ты так, – голос Иктоса прозвучал подозрительно громко. – Видишь, я ухожу. И нечего кричать.
Я вышел из–за дуба и остановился на краю канавы.
Иктос, действительно, знал дорогу.
Моя лесенка была прислонена к стене, с другой стороны он, наверное, подставил свою. Я молча следил, как грек, пыхтя, взбирается на стену. Наконец, он сел там наверху и даже свесил вниз ноги.
– Видишь, – сказал он чуть ли не с укором. – К тебе по человечески, а ты кричишь.
– Повторишь еще раз этот фокус, пеняй на себя.
– Это и есть новый садовник мистера Беллингера?
Я не сделал ни одного движения.
Обычно в того, кто в подобной ситуации проявляет прыть, стреляют сразу. Я не хотел, чтобы в меня стреляли. Поэтому я даже не шелохнулся, только скосил глаза в сторону говорящего.
