До сих пор я в мельчайших подробностях помню эту страшную картину: Герберт Вест в зловещем свете электрических ламп склонился над обезглавленным телом, чтобы вколоть в его левую руку реанимирующий раствор. Впрочем, у меня не хватило бы слов для красочного описания этой сцены. Даже если бы я попытался, непременно лишился бы сознания от отвращения: операционная наполнилась ужасом и безумием; всюду были расставлены и разложены предметы самого зловещего вида; скользкий пол едва не по щиколотку залит кровью и мелкими фрагментами человеческих тел; а в углу, среди черных теней, на тускло мерцающем и будто злобно подмигивающем сине-зеленом пламени зрело, пухло и пузырилось жуткое вещество, полученное из клеточной ткани неведомых рептилий.
Новый экспериментальный образец — Вест повторил это несколько раз! — обладал превосходно развитой нервной системой. На него возлагались большие надежды. Когда труп несколько раз судорожно дернулся, я увидел, что на лице Веста отразилось несвойственное этому человеку лихорадочное возбуждение. Полагаю, он ожидал, что на сей раз ему предстоит окончательно убедиться в справедливости своей теории о том, что сознание, разум и личность способны существовать независимо от головного мозга. Иными словами, Вест верил, будто в человеке нет никакого объединяющего центра, который можно было бы назвать душой; что человек — не более чем машина, оборудованная нервной системой, состоящей из нескольких секторов, каждый из которых имеет определенную самостоятельность. И вот теперь с помощью одного-единственного триумфального эксперимента он намеревался перевести сокровенную тайну человеческой жизни в область мифологии. Труп между тем все сильнее содрогался и под нашими жадными взглядами вдруг начал совершать поистине жуткие движения: его руки беспокойно взметнулись вверх, ноги вытянулись, а все мышцы дергались и извивались, как в неведомом танце. Картина была отвратительная. Затем жуткое безголовое существо широко взмахнуло руками; смысл этого жеста был понятен — он выражал отчаяние, осознанную и осмысленную безнадежность. Нам предстало очевидное, неопровержимое свидетельство абсолютной справедливости теории Веста. Нервная система подопытного явно «вспоминала» последние действия, которые он успел совершить в конце жизни, пытаясь выбраться из падающего самолета.
Что именно произошло потом, я уже никогда не смогу вспомнить. Это могла быть галлюцинация, вызванная шоком от взрыва германского снаряда, который в тот самый момент угодил в здание госпиталя и разрушил его до основания. Теперь установить правду невозможно. По официальным же данным, кроме нас с Вестом, не выжил никто. Сам Вест до своего недавнего исчезновения предпочитал думать именно так, но порой его мучили сомнения: странно, что два человека увидели одно и то же. Событие, ужаснувшее нас, казалось, не было таким уж страшным, если бы не его последствия.
Лежавшее на столе тело вдруг поднялось и стало ощупывать окружающее пространство. Вдруг мы услышали странный звук. У меня язык не поворачивается назвать его «голосом», настолько это было ужасно; не столько своим тембром и даже не сутью сказанного — он всего-навсего крикнул: «Прыгай же, Рональд, ради всего святого, прыгай!» Ужас внушал источник этого звука, который располагался в большом чане под крышкой, стоящем на тусклой горелке в окутанном черными трепещущими тенями углу.
Год назад, после исчезновения доктора Герберта Веста, полиция Бостона подробно допросила меня об особенностях нашей совместной многолетней работы и обстоятельствах последней встречи. Полицейские подозревали, что я о многом умалчиваю, вероятно, даже догадывались об истинных причинах моей скрытности: я не мог рассказать им всю правду просто потому, что они мне не поверили бы. Они знали, что деятельность Веста была связана с такими вещами, которые обычному человеку трудно вообразить. Мой коллега с увлечением и самоотдачей занимался исследованием природы жизни и смерти и при этом ставил эксперименты на человеческих трупах, пытаясь их реанимировать. Держать столь активную деятельность в полном секрете от окружающих было невозможно. Что касается последней катастрофы, свидетелем которой я оказался, то ее обстоятельства были настолько чудовищны и невероятны, что я и сам не уверен в реальности происшедшего.
Долгие годы я являлся самым близким другом Веста и его тайным помощником. Познакомились мы очень давно, еще во время учебы на медицинском факультете, и я с самого начала принимал участие в его жутких исследованиях. Вест медленно, но верно совершенствовал свое изобретение — оживляющий раствор, который вводился посредством инъекции в тело недавно скончавшегося человека и возвращал покойного к жизни. Для работы над ним все время требовался свежий экспериментальный материал, причем в большом количестве. Чтобы его добыть, нам приходилось идти на самые отвратительные поступки. Но даже это было не самым страшным. Куда ужаснее оказались жуткие твари, созданные Вестом в результате неудачных опытов, — несколько ходячих груд мяса, оживленных мертвецов, безумных, бесчувственных и тошнотворных, лишенных всего человеческого. В этих неудачах не было ничего удивительного: сознание и разум можно восстановить только в очень свежих телах, поскольку клетки головного мозга весьма чувствительны и начинают разрушаться при первых признаках разложения.
Необходимость постоянно добывать мертвые тела для экспериментов в конце концов привела к нравственной гибели Герберта Веста. Найти свежий труп и заполучить его в свое полное распоряжение было непросто. В итоге настал день, когда Вест вцепился в живого и совершенно здорового человека и использовал его тело для опытов. Борьба, укол и сильнодействующий алкалоид превратили его в труп первой категории; эксперимент удался. Результат был недолговечен, но запомнился мне на всю жизнь. С тех пор душа Веста огрубела и будто иссохла, взгляд стал тяжелым. Он оценивающе поглядывал на людей крепкого физического здоровья и высокой нервной организации. К несчастью, я сам обладал первым качеством и с некоторых пор стал до смерти бояться своего друга, поскольку заметил, что он и на меня порой бросает плотоядные взгляды. Посторонние люди ничего не замечали, зато я все видел, чувствовал и понимал.
После исчезновения Веста у многих возникли нелепые подозрения на мой счет. На самом деле мой друг боялся гораздо больше, чем я. Ведь гнусное дело, которому он посвятил свою жизнь, требовало скрытности и постоянных ухищрений. Неудивительно, что даже собственная тень заставляла его вздрагивать. Отчасти он боялся полиции, но гораздо чаще его маниакальный страх имел куда более смутные причины, связанные с ужасными тварями, которых он некогда реанимировал, принудив к противоестественному, мучительному существованию, в ряде случаев так и не прекратившемуся. Обычно в подобных ситуациях Вест прибегал к помощи револьвера, но нескольким тварям все же удалось ускользнуть. Во-первых, мы ничего не знали о судьбе нашего первого подопытного; на месте его могилы обнаружили странные следы, будто кто-то рыл землю. Во-вторых, было живо тело профессора из Аркхема, которое совершило несколько актов каннибализма. Его поймали и, не опознав, упрятали в сумасшедший дом в Сефтоне, где оно в течение шестнадцати лет колотилось головой о стены. Говорить о других выживших и вовсе не поворачивается язык: в последние годы благородный научный интерес Веста превратился в патологическую, кошмарную манию. Он бросил все силы на оживление отдельных фрагментов человеческих тел, а также частей, приживленных к другой органической материи, уже не человеческой. К тому моменту, когда Вест исчез при таинственных обстоятельствах, его работа превратилась в бессмысленный и омерзительный садизм; о многих экспериментах я даже намекнуть не могу в печати. А Первая мировая война, в которой мы оба участвовали в качестве хирургов, лишь усилила маниакальные наклонности Веста.
