Хотелось посмотреть на часы, но я сдержался, предпочтя вновь пройтись мимо горящих всеми огнями витрин. Смешно, но на карте Парижа, оставшейся в служебном сейфе, это место именуется «Водокачка». Именно у водокачки мне назначил встречу тот, с кем я говорил по телефону-автомату. Надо очень хорошо знать город, чтобы сходу догадаться. Сто лет назад на этом месте и вправду была водокачка, украшенная рельефом «Иисус и самаритянка». Парижане прозвали водокачку «Самаритэн», а когда по мановению барона Османа на этом месте вырос десятиэтажный универмаг, название перешло к нему. У нынешнего хозяина замечательная фамилия – Коньяк. Николя Легран был, кажется, с ним знаком.
Я думал о всяких пустяках, считал авто, проносящиеся по шумной Рю-де-ля-Моннэ, и успокаивал себя тем, что убивать меня именно сейчас никто не станет. Я единственный человек в Европе, знающий Консула в лицо, но незаменимых не бывает, есть еще не замененные. На смену мне приедет еще кто-то, как приехал я, ступая по следам Леграна. Крючок же, на котором висит Консул, надежный, надежней не бывает.
– Извините, мсье!
Не толкнули, но все-таки извинились. Человек в светлом летнем пальто и кепке, надетой чуть набекрень, с небольшим портфелем в руке прошел мимо и неторопливо зашагал дальше вдоль витрины. Пальцы на миг заледенели, но я сдержался, а затем облегченно вздохнул. «Хлоп» если и будет, то в следующий раз. Консул играл по правилам.
Дойдя до угла, он свернул на небольшую улочку, где фонари стояли куда реже. Краски смыло, и ночь вступила в свои права. Я шел за светлым пальто, стараясь не терять его из виду. Карту помнил, чуть дальше будет небольшой сквер. Днем старики-рантье сражаются там в шахматы, вечером – гнездятся влюбленные парочки. Лямур, бонжур, тужур.
Он ждал меня возле крайней скамейки, глядя куда-то в сторону. Фонарь горел неподалеку, и я заметил на его руках перчатки. Вновь стало не по себе. Консул – профессионал, ничего зря не делает, перчатки – неспроста.
Он щелкнул зажигалкой, когда я был уже в нескольких шагах. Сделал несколько затяжек и только потом обернулся.
– Приветствую, босс!
На этот раз по-английски с заметным нью-йоркским акцентом.
– Добрый вечер, Консул! – я заставил себя улыбнуться. – Как ты тут? Не сильно скучаешь?
Он поставил портфель на лавку, дернул плечами.
– Я знал, на что соглашаюсь, босс. Лучше жрать здешние каштаны, чем кукурузную баланду в отеле с решетками на окнах. Все в портфеле, босс. «Руби», девять патронов, пристрелял лично. Ствол чистый, купил у одного хрыча-ветерана, с войны хранил и смазывать не забывал. Еще принадлежности, патроны, плечевая кобура. Под ваше пальто – в самый раз. Отпечатки всюду вытер, но портфель лучше выбросить сразу.
Потому и перчатки на руках. Профессионал!
– Что еще, босс?
С ответом я не спешил. Консул – мой последний патрон, который положено беречь и никому не показывать. Легран о нем даже не подозревал, мы общались короткими телеграммами. Кстати, паспорт у Консула – канадский. Правда, за уроженца Квебека не сойдет, его французский куда хуже моего.
– Будь на связи, можешь понадобиться. Переводы приходят вовремя?
На лицо я старался не смотреть, хотя ничего зловещего в его облике не было. Мужчина за тридцать, морщины на лбу, чуть оттопыренные уши, небольшой шрам на подборке. Скользнешь глазом – и дальше пойдешь.
В «Синг-Синге», где я его нашел, Консул смотрелся куда как импозантнее. Полосатая тюремная роба, номер на груди, стрижка под машинку. Взгляд – обжечься можно.
– Вовремя, – он глубоко затянулся и точным движением отправил сигарету в урну. – Неделю назад бандероль с фотографиями получил, спасибо. Его. Джонни точно в приют не заберут?
На этот раз улыбку я сдержал. Крючку, на котором весит Консул, пятнадцать лет. Славный паренек, такого в приют отправлять жалко. Оттуда прямая дорога в отель с решетками на окнах.
– Не заберут, хотя местные власти очень хотели. Пришлось найти твою бывшую жену, понадобилось ее согласие на оформление опеки.
– Надеюсь, вы ее пристрелили, босс?
Консул, кажется, не шутил.
– Нельзя, – не без сожаления констатировал я. – Тогда Джонни станет сиротой, а это совсем другая статья. Но может тебя порадует, что она сейчас ест кукурузную баланду – и будет ее хлебать еще три года, если срок не добавят.
Где именно, из осторожности говорить не стал. Нью-Гемпшир, знаменитая женская тюрьма, именуемая в просторечии «Старой вдовой». С Консула станется нанести туда визит.
Пора было прощаться, но Консул вел себя странно. Достал новую сигарету, не закурил – сломал, скомкал.
– Босс! Я человек темный, колледжей не кончал, но то, что скоро война, понимаю. Вы же меня сюда не просто так прислали, значит, придется поработать всерьез. А здешние правильно говорят: на войне, как на войне.
Повернулся, шагнул ближе.
– Хочу отдать долги. Салли, женушка дорогая. Пусть живет, ладно, между нами крови нет. А то, что меня сдала, в «Синг-Синг» определила. Бог простит!
Сжал пальцы в кулак, взглянул в глаза.
– Отдайте мне тех, кто убил брата, босс! Умоюсь их кровью – и умирать будет веселее. Иначе. Что скажу младшему, когда там встретимся?
Взгляд я выдержал, отвечать же вновь не торопился. Консул, сам того не желая, вешал жирного червя на еще один крючок. Два крючка надежнее, чем один.
– Сам справишься?
Он еле заметно поморщился.
– Не обижайте, босс. Меня Лаки Лучано стороной обходил.
Я, наконец, кивнул.
– Ладно. Узнаю – и сообщу. Когда именно, сказать еще не могу, так что ты, Консул, пока не умирай.
На его улыбку смотреть было страшно.
– Я-то не умру!..
Глава 2
«Одинокая Звезда»
Тачанка. – Замечательные люди. – Проверка. – Мисс Фогель. – Первый бой. – Война уже идет, мистер Корд! – Танки! – Агентура. – «Он был террорист и подпольщик». – Люсин.
1
Щедро умащенный пахучим машинным маслом палец взлетел вверх, прямо к синему безоблачному небу.
– Цыть, лягуха зеленая! Цыть – и меня слухай! Ухами. Это тебе, хлопец, не латынь в твоей гимназии зубрить и не девиц куплиментами одаривать. Это пу-ле-мет, и не простой, а станковый. А ну-ка повтори, зелень!
Доброволец Антон Земоловский вытянул руки по швам, каблуками пристукнул.
– Так точно! Пу-ле-мет, пан вахмистр. Станковый!
Пристукивать было чем – сапоги добровольцу выдали, причем точно по размеру, однако без шпор. Все прочее, к его некоторому огорчению, тоже оказалось не в комплекте. Мундир пусть и чистый, но старый и в заплатах, бриджи на два размера больше, ремень без пряжки, вместо фуражки – выстиранная добела пилотка. И ни петлиц, ни серебряного орла. Выданное было велено подогнать по размеру и носить аккуратно. Оценить итог доброволец не смог ввиду отсутствия зеркала, но представил и оценил на «удовлетворительно». Не чучело огородное, однако, никак не улан. А кто? Как и сказано: лягуха зеленая.
– А пулемет, лягуха, он есть сложное техническое устройство, не всем доступное. Я уже двоих лесом гулять отправил. Пулемет, зелень необстрелянная, не только знать, чувствовать следует. Душой, значит, прикипеть. И не как к мамзели гулящей, а как к женке верной. Ну, про женку тебе, зелень, думать пока рано, а потому – получи и прочитай. От корки, значит, до другой корки.
Грозный вахмистр Высоцкий, он же дядька Юзеф, неспешно вытер руки тряпицей и достал из полевой сумки изрядно затрепанную брошюру.
– Держи!
«Наставление по стрелковому делу» – буквы большие. «Станковый пулемет Ckm wz.30» – буквы поменьше. Справа вверху чернилами – «Экземпляр № 3». Обложку явно отрывали, а потом подклеили обратно. Закладки. Масляные пятна.
– Читай, зелень. Вот прямо тут садись – и читай. Чего непонятно будет – спрашивай, для того тебе и язык подвесили.
Тачанка образца 1936 года, по-военному WZ. 36, издали напоминала поезд о двух вагончиках. Первый – пассажирский, на два места, второй же боевой, с пулеметом, глядящим назад. Вместо паровоза – тройка гнедых, машинистом же был пожилой усатый вахмистр. Усы, как уже успел узнать бывший гимназист, уланам были предписаны, однако не всем, а лишь старослужащим. Капрал Станислав Пачка, второй номер, до усов еще не дослужился.
