И еще что-то тревожило меня в поведении мрачных, осунувшихся лунарей.
— Покажи мне коридор их глазами, — неслышно попросил я Рональда.
Мир изменился мало — исчез куда-то мусор, наверное, неконструктивно было думать, будто при новой власти бывают неубранные пакеты, стерлись немногочисленные, поблекшие постеры с революционными лозунгами. Но каждого прохожего, словно печать, метила цветная полоска.
— Индекс лояльности, — пояснил Рональд, уловив движение моих глазных яблок.
Я беззвучно присвистнул. Это же какие мощности следовало задействовать, чтобы фиксировать каждую мысль человека? А индекс явно менялся в реальном времени — вот кто-то покосился зло на шагающего мимо карела с голубой тату-быстровкой на бицепсе, и сразу полоска сменила оттенок с лимонного на насыщенно-желтый. От меченых шарахались, чтобы не подхватить заразу.
Бормотали на пределе слышимости голоса, вызывая острое желание обернуться, но это были лишь обезвреженные подпороговые команды-сублимки.
Мимо пробежали две девчонки лет двенадцати — облепленные, как это водится у молодых, мушками так, что кожи не видно; расширенные зрачки, громкий смех — только подивиться оставалось, как они ориентируются в переплавленной галлюциногенами реальности. Индексные черточки у них были еще короче шортиков, и такого же рубинового тона. Карел замер, прислушиваясь, потом механически вырубил обеих карманным блиссером и принялся скребком обдирать пестрые пластиковые ляпки с девичьих щечек. Все логично — Дэвро особенно упирал на «повышение продуктивности» и «социальную реабилитацию психотропных аддиктов» — я всего два часа выслушивал собрание его речей, а безумная риторика голубца уже свила гнездо где-то в моих извилинах! — а настоящих наркультуристов раскулачивать у кооптированных карелов кишка тонка. Я не выдержал и свернул групарю шею. Иллюзия скрыла тело, но прохожих ничуть не взволновало исчезновение карела. Наоборот, все, как по команде, отвели глаза, потому что у запоздавших индекс лояльности существенно понизился. Все, кроме одной женщины. Она стояла у стены, и не отводила глаз от трупа, которого — я знал — она не могла видеть. Потом, не обращая внимания на неуклонно ползущий вниз, наливающийся кровью индикатор лояльности, подняла козырек. Увидела. Посмотрела на меня. Потом ее скрутила подчиняющая репрограмма. Я двинулся дальше.
На бордюре глиссады, сворачивавшей с Седьмой линии в купол Рейнгард, сидел резаный гнат и пел, аккомпанируя себе на кинтаре. Монотонные пронзительные звуки царапали мозг. Какой-то мужчина, с трудом волочивший отключенную куклу, отложил голое женское тело, подошел к гнату и одним ударом разбил инструмент, но песня продолжалась; ядовитое хихиканье гната смешивалось с мерзким стеклянным звоном. Я прошел мимо, не дожидаясь, пока драка разгорится всерьез — несколько человек уже приближались к кукле, видимо, намереваясь ее присвоить. Не время разыгрывать Дон-Кихота.
На самом деле выход был проще пифагоровых штанов. Дом Карела представлял собой серьезную силу — не поспорю; но если бы он мог подмять под себя остальные группы, это случилось бы давным-давно. Власть над Городом карелы получили от Дэвро, подчинившего оборотную сторону. Но голубец не выпустит поводьев из рук. Коды допуска находятся у него. А они должны иметь физический носитель. И я знаю, где он. Любой другой человек постарался бы спрятать их подальше, записать на потайной драйв и забить в дальний сейф… человек, но не аугмент! Все коды — я был уверен в этом так же твердо, как в своем имени — хранятся в наращенной памяти колониальщика, под титановой черепной крышкой. Без них карелы в два счета вернутся в оборот биомассы.
Чтобы уничтожить коды, нужно убить Дэвро. И всех его прихвостней — тоже, потому что Жерфо и Еринцев могут нести в себе копии. Не обязательно осознанно. Есть такие полуразумные демоны, активирующиеся только в определенных обстоятельствах. В случае гибели прямого начальника, например, когда необходимо срочно получить полномочия не по рангу, нужные сведения самораспакуются в мозг — а потом стираются, когда нужда спадет.
Правда, убить офицера Службы — майора, не лейтенантика какого-нибудь, порог аугментации повышается с каждым новым чином до полковника включительно — не так-то просто. Особенно если тот полупогружен в вирт. А в реале его прикрывает несколько сотен боевиков. Которых, наверное, тоже придется убить.
Для этого нужно оружие.
«Обезьянник» пентовки был закрыт. Надпись над входом не светилась, и замок не работал; впрочем, он и не принял бы моей выжженной биткарты. Я воровато оглянулся, хотя и знал, что никто не следит, и прострелил механизм затвора. После этого мембрана распахнулась сама.
Я вошел, огляделся. Все как было. Карелы не стали грабить участок — зачем, при их-то арсеналах? — а просто запечатали. Мои же коллеги даже оставленные когтями Эрнеста Сиграма царапины на стенах не успели заклеить, прежде чем их выставили. Сейф тоже оставался не вскрыт. Я догадывался, почему — его замок реагировал не на биткарты, как дверной, а на биоданные сотрудников, и карелы, видимо, решили не возиться с перепрограммированием.
— Миша? — донесся холодноватый, напряженный голос Элис. — У нас проблемы.
— М?
Я активировал скенер, встал на съемочный диск, подождал, пока массивное кольцо не опустится с потолка на пол и не вспрыгнет обратно. Двойная дверь сейфа отворилась с тяжеловесной грацией толстухи. Первая фаза плана завершена.
— Когда ты задержался в коридоре, активировалась контрольная подпрограмма второго уровня. Она реагирует на локализованное понижение индексов лояльности. Наше вмешательство обнаружено, — сообщила моя подруга. — Пока мы держим щит, но надолго ли…
— Бросьте, — приказал я. — Это уже не имеет значения. Отсеките «обезьянник» от глоса, и можете снимать барьер.
Большая часть хранившегося в сейфе барахла имела значение только для администрации — в частности, носители с резервными управляющими программами для оверрайда основных, — но там же лежало и оружие, не входившее в повседневный набор.
— Костюм у меня, — проговорил я, протягивая руку к защелкам на дырчатом ящике из весело-оранжевой пластмассы.
Чтобы не тратиться на тренировки, большую часть навыков нам, пентам-недоучкам, вдалбливали гипнурги. В чем-то оно и к лучшему — репрограммы не забываются. Когда я произнес про себя пароль доступа (третья строфа «Бармаглота» — донельзя банальный код, но очень подходящий), то из бесформенной груды металлизованной ткани боекостюм мгновенно превратился в сложнейшую машину, знакомую мне каждым интелтроном.
