Ознакомительная версия.
За каминным экраном притаился Джеймс, самозабвенно играя с Ноевым ковчегом. Ковчег был размером с корыто, и к нему прилагалось полсотни раскрашенных зверей. Наступил ответственный момент – загрузить в ковчег каждой твари по паре, прежде чем потоп поглотит всех и вся. Тут главное – быстрота. Джеймс схватил двух слонов и скомандовал остальным зверям забираться в ковчег самостоятельно. Много чести с ними возиться. И они пошли. А птицы полетели. Когда у Джеймса впервые получился этот фокус, малыш обрадовался и показал его няне Элспет. Та слегка удивилась, глядя, как ее гребень выписывает круги вокруг люстры, но в целом была довольна. Лишь попросила, чтобы Джеймс никогда так не делал при других людях. А если не сдержится, надо сказать, что это сквозняк.
Один из деревянных пеликанов сбился с пути и со стуком врезался в каминную полку, но Уильям не обернулся на шум. Для джентльмена тринадцати лет от роду было бы постыдно не только возиться со своим трехлетним братишкой, но даже замечать его присутствие. Но Джеймсу как-то сразу стало скучно. Оставив животных на милость гневного Бога, он подошел к брату и помахал рукой над тетрадным листом. Уильям отскочил так, что опрокинул чернильницу. Пришлось помахать еще раз.
Уильям во все глаза таращился на тетрадь, где вместо неряшливых букв вперемешку с кляксами виднелись ровные строчки. Да еще и без единой ошибки.
– Как ты это делаешь? – прошептал он.
Джеймс отвечал, что не знает, оно само получается.
– Ух ты! Слушай, а ты можешь вообще все за меня написать? – пьянея от своей наглости, спросил Уильям.
Джеймс отвечал, что не может, потому что не умеет писать.
Зато он может прогнать чудище, которое толкало Уильяма под локоть.
Чудищем оказался лаббер, завсегдатай старинных аббатств, гоблин, который пожирает запасы в кладовых и пакостит по мелочам. Хозяевам усадьбы он достался в наследство от бывших насельников Линден-эбби. Заплывшая жиром тварь, белесая, как мучной червь, оказалась на удивление прыткой. Два месяца мальчики выслеживали лаббера по всей усадьбе, пока не загнали в погреб, где вымотанный погоней гоблин принял свою видимую форму, после чего Уильям схватил его за уши-трубочки, хорошенько вздул и выбросил в пруд.
Когда Джеймс подрос и сменил платьице на мужские штаны, дело пошло быстрее. От зари дотемна мальчик сидел в библиотеке, где в необозримых высях терялись полки с книгами. Водились здесь и переписанные от руки пергаменты, и бестиарии, населенные причудливыми тварями, и пособия по вызову демонов и ведению с ними успешных переговоров.
Второй граф Линден, прозванный Грамотеем, увлекался алхимией и оккультными науками и начал сотнями покупать книги еще в те времена, когда библиотеки аристократов ограничивались Библией и молитвенником.
Джеймс был благодарен второму графу, пускай тот и не был его предком. И лорду Линдену был признателен настолько, что решил не надоедать ему своим присутствием. Со временем к младшему сыну пришло понимание, что нет таких поступков, таких подвигов и свершений, которые расположили бы к нему лорда Линдена. Держаться от графа подальше – лучшая плата за благодеяния. Вместо того чтобы завоевывать его сердце, Джеймс бросил все свои силы на учение.
Уильяма мало интересовали книги, зато его интересовал Джеймс. Раз и навсегда решив, что в младшем брате сосредоточено все волшебство мира и скучно с ним никогда не будет, он не отпускал от себя мальчика. Несмотря на разницу в возрасте, Уильям держался с братом на равных, поверял его во все свои секреты, не исключая амурных.
И лишь один вопрос приводил его в замешательство…
– Между прочим, я мог бы держать тот пюпитр еще долго, – сказал Джеймс, небрежно кивая на подарок, который Агнесс забыла на столе.
– А что вы при этом почувствовали? – заинтересовался мистер Хант. – Боль?
– Нет.
Не в его правилах было откровенничать, тем более с врагом, но даже при желании он не смог бы описать это чувство. Ближе всего к нему был страх, сродни тому, что подгоняет животных во время лесного пожара.
– У вас занятная физиология, сэр, как, впрочем, и у других полукровок. Будет крайне любопытно изучить ее в анатомическом театре.
– Вы рассчитываете, что я завещаю свое тело науке?
– Вашего позволения не потребуется. После вашей смерти оно будет передано в Королевский колледж хирургов, так же как и тела висельников и бродяг. Это один из параграфов нашего билля, который будет вскорости представлен парламенту.
– Билль о полукровках фейри? И вам поверят?
– А это смотря как преподнести аргумент, милейший сэр, – в тон ему отвечал Хант. – Наши современники уже утратили набожность, воспламенявшую костры, на которых корчились ведьмы и колдуны. Колдовства нынче боятся разве что полуграмотные крестьяне – к слову, многие из них получили право голоса после недавней реформы. Господа более образованные опасаются иных материй. Например, деградации. Смешения крови с иными, более варварскими расами. Как это сделала ваша мать.
Хотя Уильяма, как и Джеймса, вскормила Элспет Крэгмор, старший сын лучше помнил леди Абигайль Линден. На момент ее то ли смерти, то ли исчезновения ему исполнилось десять лет, а Джеймсу всего лишь неделя. «Какая она была?» – жадно спрашивал младший.
Но Уильям, и без того плохой рассказчик, сразу краснел и умолкал. Говорил только, что она была красивая. Очень красивая и очень странная. То целый день бродила среди холмов, то неделями не выходила из своих покоев. И лишь однажды, залпом выпив бутылку бренди, Уильям признался, что прокрался к ней в покои и притаился за гардиной – захотелось узнать, что же мать делает одна. Графиня сидела перед камином, на коленях у нее лежал венок, от которого она оторвала лист и бросила в пламя. Когда листок вспыхнул, она тихонько засмеялась и осела в кресле. Незваный гость едва не завопил. Уж очень испугался, что она упала в обморок или того хуже – умерла. Но она была жива, только в глубоком трансе. Глаза закрыты, на губах трепещет улыбка, грудь под тонким шелком сорочки вздымается от дыхания, становящегося все более прерывистым. А потом мать застонала, скрюченными пальцами комкая подол сорочки, поднимая его все выше… а потом Уильям опрометью выбежал из спальни.
Этим сведения о матери ограничивались. Даже Элспет прикусывала язык, когда молочный сын подступался к ней с расспросами. О том же, чтобы упомянуть леди Абигайль в присутствии графа, не могло быть и речи. Когда жены не стало, он сжег ее портреты.
Ознакомительная версия.
