Генрих снова смотрел вниз. Тела в саркофагах уже перестали быть видны. Возможно, гробы наполнили светопоглощающие газы или на стенки наполз специальный экран. А в темноте кипели мертвые тела! Надо было подобрать иное выражение, не такое вызывающее, но оно понравилось Генриху, оно хорошо выражало стремительность реакций, забушевавших в умерших было клетках. И подошедшему Араки Генрих так и сказал:
— Кипят! — и показал рукой вниз. Араки покачал головой:
— Неправильное представление, друг Генрих. Кипение — процесс, обращенный вовне: что-то вырывается наружу. А здесь обратное: опадение в себя. Ссыхание, растаивание, растворение, сгущение — такие слова тоже неточны, но правильней передают направление процесса.
Вдоль линии приборов прохаживался Боячек, грузный, стареющий, насупленный. Генрих с нежностью посматривал на пожилого ученого. Ему все нравилось в этом человеке: и его проницательность, и какая-то только ему присущая вдумчивая доброта, и даже категоричность его настояний и решений, и особенно — умная насмешливость, с какой он слушал, когда не соглашался. К Генриху подошел Рой и потянул за руку. Араки взволнованно показывал на кривые, вычерчиваемые сумматором. Линии Спенсера и Гаррисона, вдруг утратив свою особость, шли на сближение с основной кривой. Араки переключил процесс на торможение, еще через минуту вовсе остановил его. Обе индивидуальные кривые вытягивались на экране параллельно основной, почти сливаясь с ней.
— Генетические нарушения на стадии зародыша, — торжественно объявил Араки. — Родителями обоих были люди. Изменение программ развития произошло на первой неделе внутриутробного существования.
— Изменение генетической программы совершилось одновременно у обоих? — поинтересовался Боячек.
Араки не мог дать точного ответа. Одновременность не исключена, но и не доказана. Одно несомненно: и Спенсер и Гаррисон начали свое внутриматеринское бытие как люди. А затем возникла мутация: гены зародышей испытали внезапное изменение, очень сложное, можно даже сказать — коварное. В результате возникли не уроды, не калеки, а внешне совершенно человекоподобные здоровые, жизнедеятельные существа, но с каким-то пока еще полностью не выясненным существенным отличием, особенно, вероятно, касающимся мозга. К сожалению, именно эта сторона проблемы исследована быть не может, так как у обоих сохранились тела, а мозг погиб. И это не случайно! Если гибель мозга в одном случае может быть приписана внешним обстоятельствам, то Гаррисон сознательно расправился со своим мозгом.
— Итак, псевдолюди существуют, — хмуро констатировал Рой.
— Обсудим результаты эксперимента, — предложил Боячек.
Араки захотел вести обсуждение в своем кабинете. Он зашагал впереди, беседуя на ходу с Арманом. За ними, сутулясь, заложив руки за спину, неторопливо двигался Боячек. Рой и Генрих шли рядом. Рой молчал, молчание было понятней слов — Рой готовился переводить в свою веру инакомыслящих, а к ним, вероятно, причислял и брата, и Араки, и самого Боячека; Рой настраивался на словесное сражение.
А Генрих не знал, будет ли спорить или отмолчится, как отмалчивался прежде, когда брат, уверовав в какую-либо концепцию, настойчиво навязывал ее всем. Генрих с удивлением поймал себя на мысли, что нет у него твердой концепции. Он даже хотел, чтоб на него запальчиво напали, усердно перетаскивая в свою веру, — тогда, сопротивляясь, он, возможно, свяжет свои возражения во что-то стройное. Во время споров с Роем так иногда бывало. И единственный, с кем он наверняка не согласится, будет брат.
В кабинете Араки Рой снова остановился перед экраном пси-поля: хмуро всматривался в серебристо-золотой поток, струившийся в темной глубине экрана, в тонкую змейку пси-фактора Андрея, Араки, ни к кому в отдельности не адресуясь, известил, что перемен у Андрея нет, выздоровление несомненно, но затянется. Боячек сел, вытянул огромные ноги, откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе: президент Академии наук был слишком громоздок и плохо вписывался в обстановку. Генрих подумал, что если бы понадобилось нарисовать посланца иных миров, то эта массивная голова, широкое лицо с чересчур даже для него крупным носом и отвислыми щеками, сутулая фигура, разлапистая походка, руки, похожие на рычаги, ладони с детскую лопатку, — нет, вышел бы инозвездный житель куда убедительней, нежели ничем не поражающие внимание Спенсер или Гаррисон! Они были слишком свои, он — нездешний, с удивлением сказал себе Генрих, именно такой путаной формулой вдруг охарактеризовав Боячека.
Президент подождал, когда все рассядутся, и заговорил. И голос у него был какой-то очень уж свой, отличный от любых голосов, мощный, конечно, — все в этом человеке было мощно. Глуховатый, но не хриплый, он выносился из глубин груди, он был многотонный. Генрих с тем же насмешливым удивлением определил: одновременно разнообразный; в нем были и настойчивость, и доброта, и доброжелательная ирония, и недоверие, все это выражалось одними звуками, а не мыслями, звуки, не сочетаясь в логические категории, ясно высказывали себя. Президент был из тех, кто может спорить интонациями голоса без вывязывания силлогизмов.
— Итак, философия, — сказал Боячек. — Какую же философскую систему вы преподнесете нам, друг Рой?
Рой не собирался преподносить новые философские системы. Он будет придерживаться фактов. Он высказал это сухо и точно. Он последовательно перечислил недавние открытия. На далекой окраине Галактики обнаружена новая разумная цивилизация. И степень ее технического развития выше человеческой, это видно хотя бы из того, что она превратила звезды в широковещательные станции и ведет свои передачи при помощи агентов, распространяющихся практически мгновенно. Оставляя в стороне загадочный вопрос, для чего ей понадобились такие передачи, следует отметить, что в технике превращения звезд в передатчики не все доработано, картины катастрофы в Кентавре-3 убедительно о том свидетельствуют. Неясно, существует ли еще эта цивилизация или уже погибла. Таковы главные новые открытия в галактическом космосе.
— А на Земле и солнечных планетах свои открытия, — продолжал Рой. — И нельзя их не соотнести одно к другому. На Земле появились разумные существа, но не человеческой природы. Первое такое существо — обезьянка Олли. Генрих считает, что она была послом общества электрических обезьян, встреча с которыми вызвала трагедию «Цефея». И Рой недавно так считал. Теперь он отказывается от такой концепции. Она слишком примитивна. Олли не была посланцем добрых электрических обезьян, во владения которых безрассудно вторглись люди. Она посланец куда более мощной цивилизации, чем харибдяне, возможно, той самой, крохи передачи которой удалось уловить. И ее облик свидетельствует лишь о том, что она приспособилась к условиям жизни харибдян. И если уж считать ее послом, то не к людям, а к жителям Харибды — она передавала информацию о харибдянах тем, кто ее создал. И когда неожиданно появились люди, естественно, еще никому не знакомые, так как человечество только вышло в космос, создатели Олли предписали ей срочно сменить местопребывание. Нельзя было упускать случай познакомиться с людьми поближе. Так она появилась на Земле космическим шпионом.
