Гард вошел и быстро огляделся. Прямо перед ним, вытянув ноги и раскинув по спинке дивана руки, сидел инспектор Таратура.
«Так, – подумал Гард, – это студент. Ясно…» В кресле у столика, лениво перелистывая журналы, развалился – о, его Гард узнал сразу! – Юм Рожери, известнейший киноактер. Он начал свою карьеру лет двадцать назад в фильме, сделанном по какому-то русскому роману. Кажется, он назывался «Стальная птица». И с тех пор пошел на всех парах. «О, эти нежные, нежные, нежные руки», «Акула завтракает в полночь», «Эскадрилья амуров»… Да разве можно вспомнить все фильмы, где снимался Юм Рожери! А этот, ну с дракой на крыше монорельсового вагона… Как же он назывался?.. «Едем, едем, не приедем» – что-то в этом роде…
– Хэлло, Юм, – кивнул Гард и улыбнулся, но в ту же секунду сообразил, что ведь это же не Юм.
– Привет! Если не ошибаюсь, комиссар Гард? – раздался голос из-за пальмы, и, раздвигая острые тонкие листья, к Гарду вышел красивый брюнет лет тридцати пяти в светлом, мешковато сидевшем костюме.
– Откуда вы меня знаете? – спросил Гард и подумал: «Это парикмахер. Да нет же! Это как раз Юм с лицом парикмахера!»
– Одно время ваши портреты печатали в журналах не меньше, чем мои, – сказал брюнет.
– Чем мои, вы хотите сказать, – перебил человек с лицом Юма и захохотал, давясь смехом, известным всей стране.
«Это Остин, бродяга», – сообразил Гард.
– Комиссар, умоляю вас, заклинаю вас всеми святыми, спасите меня! – За руку Гарда крепко ухватилась крупная женщина. – У меня жена, у меня маленькие дети, я не могу, это чудовищно! Я продам свою парикмахерскую, я все продам, только верните мне мое лицо!
– Успокойся, садись, у комиссара, наверное, есть приятные новости для нас, – сказал незнакомый молодой парень, обнимая за плечи женщину. – Я уверена, все образуется.
«Парень – это студент, – лихорадочно вспомнил Гард, – вернее, это одна видимость студента, а на самом деле это… – Он полез в карман за шпаргалкой. – Так, если я вижу студента Болвуда, то на самом деле это продавщица Мери. Поэтому он и говорит: „я уверена“. С ума можно сойти! Значит, продавщица сейчас утешает сама себя, вернее, парикмахера с ее лицом. М-да, я чувствую, что этот профессор завязывает мои мозговые извилины морским узлом».
– Дамы и господа! – бодрым голосом начал Гард, чувствуя, что снова забыл, кто здесь господа, а кто дамы. – Рад вам доложить, что в самом ближайшем будущем все встанет на свои места. Вы оказались невольными жертвами… как бы сказать… некой мистификации, фокуса, если угодно…
– К черту такие фокусы, я мужчина! – заорала вдруг женщина.
– Безусловно! – поспешно согласился Гард, обернувшись к ней. – А сейчас мне хотелось бы просто обсудить с вами сложившуюся ситуацию. Только давайте поговорим спокойно. Мистер Болвуд… – Гард обернулся к человеку с лицом Таратуры.
– Ну, что же сказать, комиссар, – сказал студент, поджимая ноги, – история, конечно, презанятная. Как я выяснил, я стал точной копией вашего помощника инспектора Таратуры. Я всегда уважал полицию, комиссар, и, поверьте, мне даже лестно в какой-то степени.
– Давайте без взаимных комплиментов, – улыбнулся Гард.
– Конечно, с такими ножищами и ручищами я бы мог стать не последним в университетской команде регбистов, – продолжал Болвуд. – Но, согласитесь, комиссар, что такой, как сейчас, я уже несколько староват для третьего курса. И кроме того, Сузи. Я не знаю, как она отнесется к этому. Мы собирались пожениться…
– Поженились бы вы, если бы с тобой сделали такую же штуку, как со мной! – крикнула женщина.
– …так что я готов в любой момент вернуть инспектору все, что у него отнял, – продолжал Болвуд, – если вы скажете мне, как это сделать. И конечно, забрать у миссис Мери… э-э… себя.
Гард обернулся к молодому человеку, которого студент назвал «Мери».
– Вы как раз были таким? – спросил Гард рассеянно.
– Ага, точь-в-точь, – сказал Болвуд. – Знаете, сначала кажется, что это зеркало, а потом начинает как-то кружиться голова.
– А вы? – обратился Гард к молодому человеку. – Вы, стало быть, Мери Лелевр из универмага «Бенкур», отдел носков?
– Верно, комиссар, – улыбнулся парень. – Я – Мери. Я сначала очень испугалась. А потом подумала: «Главное, цела осталась» – и успокоилась… Со мной в жизни всякое бывало, и вот ничего, живу… Сначала мы кричали здесь один на другого и требовали назад свои лица, свои тела. Но теперь поняли, что все мы одинаково несчастны. Конечно, я хотела бы умереть такой, какой я была. Но если все это случилось… Давайте искать радости в новом своем положении. В каждой беде обязательно есть глубоко запрятанное зерно радости. Надо только найти его и вырастить…
– Какие радости, Господи Боже мой, какие радости! – снова закричала женщина-парикмахер. – Инспектор, если весь этот кошмар не кончится завтра, я убью себя! То есть его… То есть себя!.. – Она воздела руки к небу. – Я хочу жить, мне тридцать семь лет!
«Женщины всегда преуменьшают свой возраст, – машинально отметил про себя Гард, но тут же вспомнил: – Да ведь это же действительно парикмахер».
– Я люблю свою жену! – кричала женщина. – Моих детей! О какой радости вы говорите, какую радость получил я? Я буду жаловаться!
– Кому? – спросил актер с лицом парикмахера. – Кому ты будешь жаловаться?
– Правительству!
– И что? Что дальше? Правительство издаст указ, чтобы тебя считали мужчиной?
– А твоя жена не подчинится указу! – захохотал бродяга с лицом актера.
– Ты напрасно смеешься, – обернулся к нему Юм Рожери. – Меня, дорогой комиссар, как раз занимает юридическая сторона вопроса. Ведь все знают прежде всего мое лицо. Кому принадлежит мой дом, моя ферма в Матре? Мне или ему? – Он кивнул в сторону бродяги.
– Конечно мне! – радостно завопил бродяга. – Если бы меня не сцапали и не привезли сюда, я бы нежился на пуховых перинах в твоем особняке и лакал бы арманьяк из пивных кружек!
– Замолчи, – перебил его актер. – В конце концов, я готов начать с такой внешностью новый круг, – продолжал он. – Правда, мне придется переквалифицироваться в героя-любовника. С такой физиономией, – он провел рукой по щеке, – я как раз…
– Это моя физиономия! – закричала женщина. – Если она вам не нравится, верните ее мне!
– Нет, почему же, – спокойно ответил актер, – это не худший вариант. Вы говорите, что вам тридцать семь лет? Ну, я как раз только-только начинал в ваши годы. А сейчас тридцать семь лет плюс мой опыт, мои связи, мои деньги, моя реклама – это другое дело! Да и кому из нас не хотелось бы сбросить парочку десятилетий, не правда ли, дорогой комиссар?
