— Вы музыкант? — неожиданно спросил у Вовки экскурсовод.
— Гм… ну… в общем… — Вовка не успел сказать «нет».
— Я это сразу понял. Ведь у вас пальцы виолончелиста!
Стас вытаращил глаза и уставился на вовкины руки.
— Будьте осторожны, — продолжил экскурсовод. — Говорят, Венеция опасна для музыкантов. Есть легенда, что именно здесь, в плеске воды меж рыбачьих островов родилась Музыка. И она способна затянуть музыканта в пучину вод, словно русалка или сирена… А пучина — сами знаете — место гибельное. Как омут! А теперь пройдемте в соседнюю комнату. Здесь жили родители Виральдини. Отец был скрипачом капеллы Святого Марка, мать не была музыкантом, но… грешила вокалом, скажем так. Как известно, в семье были довольно сложные отношения…
— Странно… — деликатно возразил Сарачено. — Я внимательно ознакомился с историей семьи Виральдини и не нашел ничего подобного. Наоборот, везде указано, что это была тугая, крепкая, просто эталонная семья. Настоящая!
Экскурсовод замолчал и принялся усердно чесать затылок, периодически нехотя отнимая от него руку и поднося ее к глазам, словно изучая трофей. Потом, уже менее уверенно, произнес:
— Все эти сведения о семье Виральдини довольно неоднозначны и противоречивы… Есть несколько версий. Та, что я высказал, мне нравится больше всего.
— Немудрено, — сказал Вовка Стасу.
Из комнаты родителей переместились в комнату прислуги, затем на кухню, в которой сохранилась утварь XVIII века. Экскурсовод пел, как Паваротти, — долго и упоительно. Профессиональные высказывания профессора Сарачено были для него лишь музыкальным сопровождением к собственному сольному выступлению.
— Первые композиции восьмилетнего Виральдини отличались простотой и изысканностью: «Безделушка», «Дождик», «Про кота»…
Стас и Вовка сами не заметили, как совершили головокружительный экскурс из детства мальчика Антонио в дебри творчества одного из самых загадочных композиторов Западной Европы.
— …в реве каминного огня, в котором горела «Agitata da cinque venti»[20], слышались звуки отживших рукоплесканий…
В этом месте Вовка и Стас переглянулись.
— …вместе с этой гибнущей партитурой Виральдини отринул от себя нечто большее, чем умирающее творческое наследие.
Вовка чувствовал, что голова начинает идти кругом. А ведь впереди еще работа в архиве. Может, не сегодня? Нет, Сарачено, кажется, настроен решительно… Да и экскурсовод все не унимается. Заткнись же, наконец, кайфоломная машина!
— …кстати, вот из этой серебряной кружки пил сам Виральдини!
В воцарившемся благоговейном молчании вдруг раздался голос Вовки:
— Простите пожалуйста, а можно мне из нее тоже немножко попить? — при этом в его руках неожиданно возникла початая бутылка «Romana-Cola».
Экскурсовод на мгновение онемел. Стас отвернулся к стене, где висела плохая репродукция портрета отца Виральдини, и зажал рот рукой, чтобы не рассмеяться на весь дом-музей. Сарачено гневно сверкнул очами и попросил экскурсовода вернуться в комнату Виральдини и продолжить рассказ о его творчестве, сделав при этом упор на оперу-ораторию «Ликующая Руфь».
Тот охотно переключился на предложенную тему. Его речь колыхалась, как воды Лагуны, и словно островами была пересыпана музыковедческими терминами, мутными рассуждениями о ладах, секвенциях, модуляциях и каких-то труднопроизносимых контрапунктах. Однако в этом повествовании попадались и вполне информативные абзацы:
— Душа Виральдини будто срослась с душой «Ликующей Руфи», — вещал экскурсовод. — Он долго отодвигал завершение оратории и впадал в уныние от одной только мысли, что скоро с ним не будет этой родной души, которая неумолимо исчезнет — стоит только поставить последнюю ноту и скрепить партитуру подписью. «О, моя бедная Руфь!..» — рыдал Антонио, дописывая последние такты. Потом была долгая депрессия и отказ герцогу Гуарески написать реквием по поводу кончины его третьей по счету любовницы.
— Почему? — спросил Стас.
— Потому что к смерти у Виральдини было особое отношение. Свое, автономное. Он искренне полагал, что человек — это путешественник. Паломник по многим гостеприимным мирам, истинный скиталец. Отсюда и сострадание перед чужой смертью, которое есть не что иное, как стыд. Стыд перед тем, кто собирается в Дорогу… Поэтому он не позволял себе писать заупокойную музыку — слишком сильно она на него воздействовала. Герцогу он отказал мягко, но решительно. Огонь и самообладание. Таков был Антонио…
Стас вновь огляделся.
— Мне кажется, — сказал он, дождавшись паузы, — здесь многого просто не сохранилось. Большую часть из этих вещей вряд ли можно считать раритетами. Антиквариатом — безусловно…
Экскурсовод округлил глаза.
— Да что вы такое говорите! Да здесь… Да на этом клавесине… На этом клавесине в свое время сам Лист отказался играть! А вы говорите, раритетов нет!
— Интересная выходка… А почему отказался?
— Ну… видите ли… клавесин не настраивали со времен Виральдини… Так получилось. Музей маленький, средств на его содержание выделяется немного, вот и… — экскурсовод развел руками.
— Ну что же, — подал голос профессор Сарачено. — Предлагаю пообедать в ресторанчике здесь неподалеку и заняться, наконец, архивом.
— Нет, профессор, — отозвался Стас. — Лучше начнем с архива. А то после ресторана сил на работу, боюсь, не останется.
Вовка демонстративно вздохнул.
Работа в архиве оказалась совсем не такой, как Стас и Вовка ее себе представляли. Профессор Сарачено сначала помогал подбирать нужные документы, но когда друзья освоились, ушел, чтобы не мешать им.
Вовка снимал пожелтевшие страницы большим цифровым фотоаппаратом, после чего изображения передавались в портативный компьютер и переводились в текст. Если в документах попадались нотные примеры, они тут же оцифровывались и воспроизводились — звук при этом был механический и тусклый, словно крутилась старая шарманка. Вскоре Стасу это надоело, и он отключил звуковую функцию. Он просто запускал программу перевода с итальянского на русский и внимательно изучал то, что получалось на выходе.
Стас умел и любил работать с архивными документами не меньше, чем с археологическими находками. Он быстро схватывал суть любых текстов, касающихся истории, археологии, даже архитектуры. Но сейчас ему приходилось разбираться со сведениями на совершенно чуждую ему тему. Последним документом, попавшимся Стасу, оказался «Перечень советов молодым музыкантам, выпускникам Il Conservatorio Ospedale del Pace». Пропустив текст через программу перевода, он принялся вчитываться в то, что получилось. Путаясь в незнакомых терминах, причудливых описаниях и неправильно понятых программой староитальянских речевых оборотах, Стас внезапно натыкался на совершенно неожиданные для себя сентенции: «Ищите в звуке Тайной его Сущности — и вы постигнете механику Вселенной».
