В поисках оружия мой взгляд уперся в подставку для ножей.
Женщина не ответила или, по крайней мере, ответила не на мой вопрос:
— Твой отец сказал мне, что Лавуазье устранил твоего мужа.
Я остановилась в полушаге от кухонных ножей.
— Так вы знакомы с моим отцом?
Удивление мое росло.
— Я тоже ненавижу словечко «устранить», — мрачно заявила она, безуспешно роясь среди консервированных фруктов в поисках чего-нибудь похожего на алкоголь. — Это убийство, Четверг, и ничего более. Они и моего мужа убили, хотя и с третьей попытки.
— Кто?
— Да Лавуазье с французскими ревизионистами.
Она стукнула кулаком по кухонному столу, давая выход своему гневу, и повернулась ко мне.
— Полагаю, у тебя сохранились воспоминания о муже?
— Да.
— И у меня о моем тоже, — вздохнула незнакомка. — Лучше бы мне его не помнить, но деваться некуда. Я помню события, не имевшие места в действительности, и те, которые только могли произойти. Сознание потери хуже всего.
Она открыла другую дверцу шкафчика, забитого все теми же консервированными фруктами.
— Я понимаю, твоему-то два года только-только исполнилось, а моему было сорок семь. Но не думай, от этого не легче, какое там. Мне дали разрешение на развод, и мы поженились летом после Трафальгара. Девять лет блеска, почета, роскоши, девять лет я прожила леди Нельсон, а потом как-то просыпаюсь утром в Кале пьяной, погрязшей в долгах шлюхой и понимаю, что мой возлюбленный погиб десять лет назад от пули снайпера на юте «Виктории».
— Я вас узнала, — прошептала я. — Вы — Эмма Гамильтон.
— Была Эммой Гамильтон. — В голосе ее звучала печаль. — А теперь я раздавленная жизнью, выпавшая из времени женщина с отвратительной репутацией, без мужа, и жажду промочить горло, как пустыня Гоби — дождя.
— Но ведь у вас все равно осталась дочь?
— Да, — простонала она, — но я так и не призналась ей, что я — ее мать.
— Посмотрите в последнем шкафчике.
Она прошла вдоль стола, еще немного порылась в шкафу и, достав предназначенную для выпечки бутыль шерри, плеснула себе порядочную порцию в мамину чайную чашку. Я смотрела на сломленную скорбью женщину и думала: «А вдруг и мне предстоит кончить так же?»
— Мы когда-нибудь доберемся до Лавуазье, — грустно прошептала леди Гамильтон, заглатывая шерри. — Не сомневайся.
— Мы?
Она взглянула на меня и налила себе еще нехилую, даже по меркам моей матери, дозу.
— Мы с твоим отцом, конечно же.
Я вздохнула. Она явно ничего еще не знала.
— Как раз об этом я и хотела поговорить с матерью.
— О чем это ты хочешь со мной поговорить?
Мама. Она только что вышла на кухню, растрепанная, в клетчатом халатике. Для женщины, вечно ревновавшей к Эмме Гамильтон, она вела себя очень радушно и даже пожелала той доброго утра, хотя тут же убрала шерри подальше.
— Ах ты, ранняя пташка! — проворковала она. — У тебя не найдется минутки нынче утром свозить моего ДХ-82 к ветеринару? Ему снова надо нарыв вскрывать.
— Мам, у меня дело.
— О! — воскликнула она, осознав наконец серьезность моего тона. — А тот скандал в Скокки-Тауэрсе к тебе никаким боком не…
— Ну, отчасти. Я пришла сказать тебе…
— Да?
— Что папа… его… он…
Мама недоуменно смотрела на меня, и тут мой отец вошел в кухню, живой и невредимый.
— …папино поведение совсем сбило меня с толку.
— Привет, Душистый Горошек! — Отец выглядел значительно моложе, чем в последний раз. — Ты знакома с леди Гамильтон?
— Мы выпили вместе, — неуверенно сказала я. — Но ты… ты же… живой!
Папа поскреб подбородок и ответил:
— А разве мне не положено?
Я немного подумала и украдкой натянула рукав пониже, чтобы отец не увидел своего хронографа у меня на запястье.
— Нет… ну, то есть…
Но он уже понял меня.
— Не надо! Ничего знать не хочу!
Папа стоял рядом с мамой, обнимая ее за талию. Впервые за семнадцать лет я увидела их вместе.
— Но…
— Не будь такой прямолинейной, — сказал папа. — Хотя я и пытаюсь появляться только в вашем хронологическом порядке, иногда это невозможно.
Он помолчал.
— Я очень страдал?
— Нет, вовсе нет! — соврала я.
— Забавно, — сказал он, наливая воду в чайник, — я помню все вплоть до мельчайших деталей, хотя за десять минут до финального занавеса все как-то начинает расплываться. В воспоминаниях смутно встают прибрежные утесы и закат над спокойным океаном — и больше ничего. Я много в жизни повидал и сделал, но мой приход и уход навсегда останется тайной. Так лучше. Сознание тайны избавляет от страха и необходимости что-то менять в моих неожиданных появлениях.
Он положил немного кофе в кофеварку. Как хорошо, что мне довелось стать очевидцем всего лишь папиной смерти, а не конца его жизни. Ведь эти два понятия, насколько я поняла, не имеют друг к другу практически никакого отношения.
— Кстати, как дела? — спросил папа.
— Ну, — протянула я, не зная, с чего и начать, — мир вот вчера не погиб.
Он посмотрел на низкое зимнее солнце, сияющее сквозь кухонные окна.
— Сам вижу. Хорошая работа. Армагеддон прямо сейчас нам ни к чему. Ты завтракала?
— Ни к чему? Глобальная катастрофа — и просто ни к чему?
— Определенно. Скучно бы стало, и все тут, — задумчиво ответил папа. — Конец света определенно сорвал бы мне все планы. Кстати, ты достала билет на вчерашний концерт «Сестер Нолан»?
Я быстро прикинула в уме.
— Ну… нет, пап. Все оказались распроданы.
Снова повисла пауза. Мама ткнула мужа в бок, а тот как-то странно взглянул на нее. Впечатление создавалось такое, словно она что-то хочет ему сказать.
— Четверг, — начала она, оставив надежду добиться мужниной поддержки посредством намеков. — Мы с папой думаем, что тебе надо уйти в отпуск, пока не появится на свет наш первый внук. Пожить где-нибудь в безопасном месте. Не здесь.
— О да! — встрепенулся папа. — Тут у тебя на хвосте сидят «Голиаф», Аорнида и Лавуазье. Наш мир сейчас не самое лучшее место.
— Я буду осторожна.
— Я тоже так думала, — проворчала леди Гамильтон, пожирая взглядом шкафчик с шерри.
— Я верну Лондэна, — решительно ответила я.
— Может быть, сейчас ты физически и способна на это, но как повернется дело через полгода? Тебе нужна передышка, Четверг, и не откладывая. Конечно, драться тебе придется, но драться надо только на равных.
— Мам?
— Это разумно, дорогая.
Я потерла лоб и опустилась на один из кухонных стульев. Похоже, идея и впрямь не лишена смысла.
