— Это может сработать, — сказал он.
— Но открой только ту картинку, что на груди, — предупредила старуха. — Вторая должна оставаться под пластырем до следующей недели. Ты понял меня?
— Сколько я тебе должен?
— Ничего, — ответила старуха. — С меня хватит и того, что ты будешь разгуливать с моими картинками. Следующие недели две я буду сидеть и думать, какая я мастерица: мои картинки сами подстраиваются под того, на ком нарисованы, и под то, что у него внутри. А теперь поди прочь из моего дома и забудь сюда дорогу. Прощай.
— Спешите видеть! Великое открытие!
Ветер трепал красные буквы: «Это не обычные татуировки! Это настоящая живопись! Художник превзошел Микеланджело! Вход 10 центов».
И вот час настал. Суббота, вечер. Толпа, словно многоногое животное, топчется на желтых опилках.
— Через минуту в шатре, что у меня за спиной, — хозяин цирка ткнул картонным рупором себе через плечо, — мы откроем для всеобщего обозрения таинственный портрет, вытатуированный на груди Человека в Картинках! Ровно через неделю, на том же месте, в тот же час, мы обнажим татуировку на спине Человека в Картинках! Приходите и приводите своих друзей!
Раздалась сбивчивая барабанная дробь.
Мистер Уильям Филип Фелпс спрыгнул с помоста и скрылся в шатре. Толпа потянулась внутрь, где их уже ждал Человек в Картинках. Он возвышался на очередном помосте, оркестр наяривал развеселую мелодию.
Уильям Фелпс отыскал глазами жену. Она смешалась с толпой, словно чужая, незнакомая женщина, одна из многих, кто пришел поглазеть на уродца. На лице ее застыло выражение снисходительного любопытства. Все-таки это был ее муж, а картинка у него на груди — его тайна, неизвестная ей. На этот вечер Уильям Фелпс сделался центром суматошной, шумной вселенной цирка, и от этого на душе у него было легко, это согревало его, возносило на седьмое небо. Даже остальные цирковые уродцы — Скелет, Мальчик-тюлень, Йог, Колдун и Дирижабль — затерялись в толпе.
— Леди и джентльмены, час настал!
Крещендо фанфар оборвалось в высшей точке, палочки выбили дробь на тугой яловой коже барабана.
Мистер Уильям Филип Фелпс позволил плащу упасть с плеч. Динозавры, тролли, полуженщины-полузмеи на его коже съежились под лучами безжалостно яркого света.
Толпа ахнула, загудела.
«Несомненно, мир еще не видывал такого Татуированного», — бормотала она.
Глаза диковинных тварей, казалось, горели красным и синим огнем, подмигивали, жмурились. Розы на кистях рук будто бы источали сладкий аромат. Тираннозавры на ноге Человека в Картинках становились на дыбы, и вой трубы под жарким парусиновым небом шатра был воинственным ревом, вырвавшимся из алой пасти доисторического чудовища.
Мистер Уильям Филип Фелпс был ожившей кунсткамерой. В морях краски цвета индиго плескались рыбы. В лучах желтых солнц искрились фонтаны. Древние замки возвышались посреди полей спелой пшеницы. Ракеты прожигали себе путь сквозь космическое пространство мышц и плоти. Малейший вдох Уильяма Филипа Фелпса грозил концом света для нарисованной вселенной. Он купался в восхищении публики, он стоял, будто охваченный пламенем, и татуированные создания шарахались от огня, от жаркого дыхания его гордыни.
Хозяин цирка взялся за краешек пластыря. Толпа подалась вперед, затаив дыхание в душной и огромной пустоте ночного шатра.
— Вы еще ничего не видели! — выкрикнул хозяин.
Пластырь отделился от кожи.
В первое мгновение ничего не произошло. За этот миг Человек в Картинках успел испугаться, что великое открытие обернулось страшным и непоправимым провалом.
Потом публика издала глухой, низкий стон.
Хозяин отпрянул, глаза его застыли.
А еще через миг где-то далеко, в задних рядах толпы, раздался женский крик и тут же перешел в плач. Рыдания не прекращались.
Человек в Картинках медленно опустил голову и поглядел на свои обнаженные грудь и живот.
Он увидел такое, что розы на его руках в миг потеряли цвет и засохли. Все обитатели его нарисованной вселенной съежились, втянули головы в плечи, сморщились от арктического холода, который толчками растекался от его сердца, замораживал и губил их. Его руки невольно потянулись к рисунку, которого не могло быть, — рисунок жил, двигался, трепетал. Это было все равно что заглянуть в маленькую комнатушку и ненароком подсмотреть кусок чьей-то жизни, такой невероятный, такой интимный, что никто не смог бы поверить и каждый обратился бы в бегство, чтобы не видеть этого больше.
Там были нарисованы Уильям Филип Фелпс и его жена, Элизабет.
И он убивал ее.
На глазах у тысяч зрителей в темном шатре посреди заросшего дремучими лесами штата Висконсин Уильям Филип Фелпс убивал свою жену.
Его огромные, расписанные цветами руки сжимались на горле Элизабет, и он убивал ее, убивал, убивал. Целую минуту без остановки он убивал ее. Это происходило на самом деле. На глазах у зевак он прикончил ее, и страшная тоска охватила его. Он едва не кинулся прямо в толпу. Шатер громко хлопал на ветру, словно крыло гротескно-огромной летучей мыши. Последним, что услышал Человек в Картинках, были рыдания женщины, где-то далеко-далеко, по ту сторону потерявшей дар речи толпы.
Рыдала Элизабет, его жена.
Ночью в постели он истекал потом, плавал в собственном поту. Шум цирковой жизни почти не доносился сюда. Жена затихла на другой кровати. Уильям Фелпс ощупал свою грудь. Его заставили снова заклеить рисунок пластырем. Пластырь был гладким на ощупь.
Тогда, на помосте, он потерял сознание. Когда очнулся, на него орал хозяин цирка:
— Почему ты не сказал, что там нарисовано?!
— Я не знал, я правда не знал, — отвечал Человек в Картинках.
— Господи Иисусе! Ты напугал всех до чертиков. Ты напугал до чертиков Лиззи, напугал до чертиков меня! О боже, да где ты только обзавелся этой треклятой татуировкой? — Его передернуло. — А теперь проси прощения у Лиззи.
Жена стояла рядом.
— Прости, Элизабет, — проговорил Уильям Фелпс слабым голосом, не открывая глаз. — Я не знал.
— Ты сделал это нарочно, — сказала она. — Чтобы напугать меня.
— Я не хотел…
— Или ты избавишься от этой татуировки, или я ухожу.
— Элизабет…
— Ты слышал, что я сказала. Сведи ее, или я увольняюсь из цирка.
— Да, Фил, — вмешался хозяин. — Именно так дела и обстоят.
— Ты потерял прибыль? Зрители потребовали вернуть деньги?
— Дело не в деньгах, Фил. Едва разойдутся слухи о вчерашнем, сюда повалят сотни людей. Но в моем цирке такой дряни не будет! Ты избавишься от татуировки. По-твоему, это было смешно, Фил?
Уильям Фелпс заворочался в душной постели. Нет, он и не думал смеяться. Ему было не до смеха. Он сам был напуган не меньше других. Это не смешно. Зачем, зачем маленькая ведьма-грязнуля это сделала? И как ей удалось? Она нанесла рисунок на кожу, прежде чем заклеить? Нет, она же говорила, что картинка не закончена. «То, что у тебя в голове, и твой пот дорисуют ее», — сказала старуха. Что ж, он поработал на славу.
Но в чем тогда смысл? И есть ли он вообще? Уильям Фелпс не хотел никого убивать. Не хотел убивать Элизабет. Почему эта дурацкая картинка появилась на его теле, будто огненные письмена?
Он осторожно, почти украдкой, прикоснулся к коже там, где была спрятана картинка. Потом надавил покрепче. Это место явно было слишком горячим. Он почти чувствовал, как там, под пластырем, он снова и снова убивает свою жену, всю ночь напролет.
«Но я же не хочу убить ее, — попытался он убедить себя, поглядев туда, где на отдельной кровати лежала Элизабет. — Или все же хочу?»
— Что тебе?! — рявкнула она.
— Ничего, — ответил он, помолчав. — Спи.
Мастер с жужжащей машинкой в руке подался вперед.
— Пять баксов за дюйм. Свести татуировку стоит дороже, чем наколоть. Так, ну-ка сними пластырь.
Человек в Картинках подчинился.
Мастер отпрянул.
— Господи! Не удивительно, что ты хочешь от нее избавиться. Жуть какая! — Он щелкнул переключателем на машинке. — Готов? Больно не будет.
Хозяин ярмарки стоял тут же, в хлопающей на ветру палатке. Через пять минут мастер выругался и сменил насадку. Через десять — вместе со стулом отодвинулся от клиента и почесал в затылке. Минуло еще полчаса. Мастер встал, велел Уильяму Филипу Фелпсу одеваться и стал собирать инструменты.
— Погодите-ка, — сказал хозяин цирка. — Вы же ничего не сделали!
— И не сделаю.
— Я плачу вам хорошую цену. В чем дело?
— Ни в чем, вот только чертова наколка не желает сходить. Будто въелась до самых костей.
— Бред!
— Мистер, я зарабатываю своим ремеслом уже тридцать лет и ни разу не видел ничего подобного. У нее глубина не меньше дюйма.
— Но я хочу от нее избавиться! — закричал Человек в Картинках.
