Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или приключения Недобежкина

— Как же ты так, идешь на задание и не берешь с собой денег, а если оперативное преследование? Мне простительно, у меня пенсия восемьдесят четыре рубля, но ты же на двадцать лет позже ушел, у вас пенсии-то огроменные. Наверное, рублей сто тридцать получаешь?

— Да, понимаешь, Маркелыч, сын новую квартиру получил, и мы с женой ему стенку по моему ветеранскому удостоверению отгрохали. Вот я три пенсии, что скоплены были, туда и бухнул.

От этого воспоминания Волохин вдруг протрезвел. Впечатление от пребывания в подводном царстве слегка отошло на второй план, перестав заслонять реальность, и он засуетился.

— Надо ехать, Маркелыч. Не появится этот Белошвейкин, сломался его "Москвич". Он — их, Маркелыч.

Волохин в слово "их" вложил только членам ГРОМа понятный смысл. "Их" означало — состоять на службе у руководства МВД.

— Молодец, Сашка, я давно раскусил этого прохвоста, малость ты посерьезнел наконец-то. Тебя как подменили маленько.

— Я другим человеком стал, Маркелыч, ты меня прости. Я в твою клюку всегда верил, только не говорил. Это стоящее дело, клюка. Я теперь на молодости крест поставил, Маркелыч. Эх, немного бы пораньше мне в старики заделаться.

— Ничего, еще и сейчас не поздно, — ободряюще заметил Побожий. — Ладно, такси беру на себя!

Проведя разведку в Архангельском, участковый Дюков посуровел еще больше, к его радости от встречи с достойным противником впервые примешался страх. Нет, не за свою жизнь или за свое служебное положение. Дюков испугался, что на этот раз дело оказалось еще серьезнее, чем он ожидал, намного серьезнее. В будний день ему было бы легче задействовать всех членов ГРОМа, но, начав операцию в субботу, он мог использовать только тех, кто не уехал на дачу или на отдых по путевкам. Теперь же, приехав на место сбора у стеклянного кафе напротив въезда в музей, он застал только одного Петькова.

— А где все?

— Никого нет, товарищ начальник, — сверкнув юркими глазками, сдержанно отрапортовал бывший подполковник.

— Как так нет? — Дюков, привстав, тяжело опустился на сиденье своего мотоцикла. Задумался на минуту и потом спросил:

— Ты крещеный, Александр Петрович?

— Нет, у меня и мать, н отец идейные комсомольцы были, а я неверующий, — честно доложил Петьков, сверкая лысым черепом на фоне зеленой листвы.

— Это хорошо. Тут какая-то чертовщина. Это хорошо, если ты неверующий. Ты, Александр Петрович, гипнозу не поддаешься?

— Если трезвый, то поддаюсь — и в коммунизм, и в партию, и во все лозунги верю, а как выпью — все, голова ясная, трезвая, за это и из спецназа вылетел. Не могу с начальством пить, как выпью — баста, ни одному их слову не верю, режу правду-матку, что в иностранном легионе порядка больше, и ни Бога, ни черта не боюсь. За истину — и все. Хоть вешайте.

— Это хорошо, Петьков! — задумчиво сказал Дюков, который один в ГРОМе знал, что Александр Петрович, как сын французской комсомолки мадам Риго, почитай, пятнадцать лет состоял в иностранном легионе и в качестве особо секретного советского агента исколесил всю Африку и Латинскую Америку, изнутри изучая подготовку и методы работы антикоммунистических военных объединений. "Порядка в иностранном легионе больше, чем в спецназе" — вот в чем заключался его конфликт с начальством КГБ, и поэтому он пока вступил в ГРОМ, надеясь вскоре открыть свою организацию гонимых работников органов безопасности или сокращенно ГРОБ.

— Это хорошо, — снова повторил Дюков, — А сколько тебе нужно выпить, чтобы ни в бога, ни в черта не верить н никого и ничего не бояться?

— Пол-литра.

Председатель ГРОМа, и раньше знавший за Петьковым эту особенность, достал из коляски поллитровку "Столичной".

— Пей, Петьков.

— Да вы что, товарищ начальник? Мы же ГРОМ. Я как вступил, второй год уж держусь. Жена на вас молится. Я ведь злоупотреблял правдой-то. Нет, не могу.

— Пей, Петьков. Это тебе ГРОМ приказывает. Вдвоем мы остались, а их там человек двадцать, и все экстрасенсы.

— Да ну? — оживился Петьков, которому вдруг захотелось выпить на законных основаниях, а от речей Дюкова потянуло холодком настоящей опасности.

— Они гипноз применяют. Я-то сначала не понял и чуть было не окостенел. Еле вырвался. Спасибо, узел помог. Никогда не думал, что такие узлы пригодятся, так для чистой науки их освоил. Так что пей.

— У меня своя есть! Машина оборудована! — Петьков хитровато-извинительно открыл багажник своего "Запорожца", где аккуратно были разложены его спецназовские принадлежности и бутылка водки с закуской. — Держу на крайний случай. А вы уверены что нужно? — достал из багажника "Запорожца" Петьков свою поллитровку.

— Уверен!

— Ну, тогда бывайте здоровы. А как же вы, неудобно как-то одному.

— Пей, пей Александр Петрович, это для тебя как бронежилет для спецназа.

Петьков понимающе кивнул и, запрокинув голову, стал вливать в себя содержимое бутылки, иногда отрываясь от горлышка и явно стесняясь смаковать горячительную влагу, только одобрительно покрякивал.

— Извините, Михаил Павлович!

Он достал два соленых огурца, один протянул Дюкову, а вторым захрумкал сам, закусывая выпитое.

— Возьмешь на себя контроль за "Русской избой". Действуй по обстоятельствам, на помощь не надейся. Я возьму на себя музей. Прав оказался Маркелыч: затевается что-то серьезное, очень серьезное. Что же с ними случилось? Почему же они задерживаются?

— Может еще подоспеют?

— Может быть. Ну, с Богом! — Дюков на прощание пожал руку сотоварищу.

Неверующий Петьков согласно кивнул и, сев за руль "Запорожца", покатил к "Русской избе".

Вскоре после того, как Тигра, прихватив сумочку Ангия Елпидифоровича, покинула квартиру Недобежкина и, отняв у бравого милиционера Побожего цепь, растворилась в воздухе, а Побожий поспешил с чердака в сад ЦДСА вызволять друга из домика для лебедей, — в квартиру аспиранта проникли посторонние. Ими оказались двое уже известных нам шизофреников, обсуждавших накануне вечером вкусовые качества недобежкинских сокровищ. Это были потомственные гурманы и сумасшедшие — Григорий Яковлевич Перец и Порфирий Варфоломеевич Чанышев, оба потомки российских купцов первой гильдии.

— Гриша, имей в виду ты на загранпаспорте тощий! — предупредил друга лысый.

— Проша, не волнуйся, я втяну щеки. Как же ты в выходной день достал два заграничных паспорта?

— Не о том думаешь, Гриша! Как таможенный контроль проходить будем, ведь мы же напичканы металлоломом? Во мне полтонны платины, что я на свалке электролизного завода наел, пока там сторожем работал.

— И я с контактов золота слизал, почитай, тонну. Вот те на! Что же делать?

Лысый торжествующе хлопнул тощего по плечу.

— Все устроено. На таможне мой знакомый работает, из старообрядцев, мы с ним в одной палате полгода лежали. А теперь выяснилось, что он по политически-экономическим мотивам, вроде как мы Артуром, в дурдом был упрятан. Так что ешь смело. Он установку отключит, когда мы проходить будем.

Лысый наклонился и из-под кровати достал чемодан с сокровищами и поставил его на краешек стола. Тощий сел на стул и повязал вокруг шеи салфетку, подложив на стол белое, вышитое петухами полотенце. Лысый зачерпнул из чемодана пригоршню разноцветных, позванивающих лучами драгоценностей и положил их на полотенце перед Григорием. Гриша начал, закатывая глаза от удовольствия, жадно заглатывать серьги, колье, браслеты и диадемы.

— Нам бы только из этой проклятой страны вырваться, а там заживем. Главное, совет попечителей подкупить, чтобы Артур над нами опеку не установил, как в Турине.

— Скромнее надо жить, Гриша, скромнее. Тогда никто опеки не установит.

— Скучно, Проша, скучно просто так жить, когда средства есть. Сначала простые радости удовлетворяют, а потом скучно становится, хочется загулять по-русски. Я же русский человек, Проша, я люблю гулять от души, свободно! Мне, если не дать в зеркало бутылкой шампанского засадить, я же с ума сойду. У них там в их Австриях да в Британиях все сплошь ханжество да чистоплюйство, а я им — фигу в нос. Главное, совет попечителей подкупить, мы в прошлый раз мало на благотворительность жертвовали. Ты ведь меня понимаешь, Проша, понимаешь, что самые настоящие русские — это евреи и старообрядцы?

— Я-то тебя понимаю, да вот совет попечителей нас не поймет. Ешь, ешь, Григорий! Самолет у нас в двадцать три тридцать, а еще регистрацию нужно пройти. Только бы мне не сорваться.

— Держись, Порфирий. Как в Париже опустимся, отрыгну миллиона на два. Заживем. Главное, на благотворительность сразу же пожертвовать — и делай, что хочешь. Охрану надежную наймем, а может, остров купим, чтобы Артур нас не достал.

Тут лысый, до этого только наблюдавший, как ел его товарищ, не удержался от соблазна и тоже начал заглатывать порции драгоценностей.