Можайский только плечами пожал. Вступать в споры с графом было делом бесполезным и, хуже того, неблагодарным.
Погрузив весь багаж экспедиции на несколько здоровенных телег, мы двинулись к северо-восточной окраине Астрахани. Графа сопровождал едва ли не весь цвет местного общества. Был тут и губернатор с семьей. Мужчины в мундирах или чиновничьих платьях, все украшены орденами и медалями, дамы – в платьях, которые тут еще считали вполне модными. Пожилой предводитель дворянства явился одетым в мундир времен едва ли не Революционных войн с семейством, не уступавшим численностью губернаторской свите. Были и еще какие-то люди помельче – прихлебатели при власть предержащих, старающиеся не отстать от своих покровителей или тех, к кому они набиваются.
Моя команда оказалась вне этого круга, чему я был только рад. Мы спокойно заскочили на телегу, покидали в нее же багаж и теперь наслаждались видами Астрахани. Хотя город, конечно, за вчера успели изучить весьма основательно, правда, лишь с определенной точки зрения.
Длинный кортеж;, сопровождаемый драгунами Обличинского и местной полицией, а также зачем-то жандармами в начищенных до блеска стальных касках, медленно катился по улицам города. Впереди в губернаторской карете ехал граф Игнатьев. Ротмистр Обличинский – верхом впереди своих драгун. Можайский, Лерх и Струве заняли места в каретах семейства предводителя дворянства. А нам и на телеге удобно было.
Интересно, что бы подумали все эти чины и их прихлебатели, узнай они, что граф Остерман-Толстой едет в телеге, как простой крестьянин? Это стало бы поводом для пересудов не на один месяц уж точно.
На окраине города уже ждал духовой оркестр, при нашем появлении начавший играть какой-то бравурный марш. Смотрелся он, к слову, достаточно комично.
Все эти бравые ребята в парадной форме со сверкающими на солнце медными инструментами, дирижер, важно машущий длинной палочкой, повернувшись к оркестру спиной, чтобы не обидеть важных господ. Тут же длинная цепочка флегматичных верблюдов, мерно что-то жующих и то и дело плюющихся, да еще норовящих попасть как раз в раздражающих их громким шумом музыкантов.
Кортеж влиятельных лиц остановился на приличном удалении от цепочки верблюдов, и, пока градоначальник с предводителем дворянства произносили длинные речи, слуги споро грузили багаж на спины животным. Было видно, что люди это сплошь опытные и отлично знающие, как правильно обращаться с флегматичными бактрианами. Быстрых же и злых одногорбых дромадеров в экспедиции не имелось – слишком уж своенравны они были.
Я понял, отчего мы начали сборы так поздно. Самую палящую жару переждали еще на окраине города под дающими тень навесами под звуки духового оркестра и велеречивые излияния местного градоначальства. Среди нас сновали шустрые ребятишки с холодными вином и водой, мы кидали им медяки и пили стакан за стаканом, понимая, что в путешествии будет введен строгий рацион и вволю уже не напьешься.
Когда солнце покраснело и начало клониться к закату, а удушающая жара потихоньку спадать, наша экспедиция покинула Астрахань. Оркестр бурно грянул бравурный марш – нам вслед дамы махали платочками, словно провожая на войну, хотя, может статься, путешествие это будет опаснее иных военных операций. Длинный караван верблюдов и лошадей двинулся в путь.
Я, Корень и Ломидзе отлично держались в седле, и нам выдали вполне сносных коней, хотя запорожца, конечно, они не устроили по всем статьям. На других рассчитывать не приходилось, надо довольствоваться теми, что получили. Корень первое время втихую клял свою послушную и спокойную кобылу, но я видел, что лошадка на самом деле его полностью устраивает. Армас уселся на тюках на спине могучего двугорбого верблюда. Дорчжи же удивил меня, отказавшись от лошади и также предпочтя ей бактриана.
– Они спокойней, – пожал плечами юноша. – Я лошадей с детства не люблю, кажется, меня одна не то лягнула, не то укусила, когда я был еще совсем маленьким, толком не помню. Поначалу боялся их, а теперь вот просто не люблю.
Мы ехали вдоль берега Каспийского моря, налетавший оттуда бриз делал путешествие даже где-то приятным. Солнце скрылось за горизонтом, и жара совсем спала. Но я знал, что комфортная температура продержится недолго, сменившись ледяным холодом пустыни. Не прошло и нескольких часов, как все начали заворачиваться в припасенные на этот случай одеяла, а ветер с Каспия казался уже вовсе не таким приятно бодрящим. Когда небо совсем почернело, и по нему рассыпались колючие звезды, Обличинский скомандовал остановку. Драгуны и слуги принялись ставить лагерь, поднимать палатки, вытаскивать походные печки. Часть народа под охраной драгун отправили собирать кизяки – именно это вонючее топливо придется нам использовать, потому что хвороста в этой местности днем с огнем не отыскать.
Перед тем как укладываться спать в выделенной моей команде палатке, я собрал всех на тренировку.
Из-за пронизывающего ночного холода все старались двигаться как можно быстрее, чтобы разогнать кровь по жилам. Да и спалось после такой тренировки хорошо – усталый организм просто не воспринимает такие мелочи, как твердая земля под ребрами и отсутствие привычного комфорта.
Самое скучное во всех путешествиях – это рутина. Можно с ума сойти от повторения одних и тех же событий каждый день, и так – недели напролет. Пейзаж; вокруг не менялся с той поры, как отошли от берега Каспийского моря, и теперь со всех сторон нас окружала только пустыня. Бесконечные ряды барханов да натоптанный тысячами верблюжьих ног тракт, ведущий к Хиве, а оттуда – к цели нашей экспедиции, Бухаре.
Передвигался наш караван в утренние и вечерние часы, когда температура была хотя бы относительно сносной. Ближе к полудню солнце начинало жарить с такой силой, что пот высыхал, еще не успев выступить на коже, Обличинский отдал приказ остановиться. Полноценный лагерь днем не разбивали – отдыхали в тени спешно собранных больших навесов, растянувшись на коврах. Днем, конечно же, никаких тренировок на палящей жаре не было. Быть может, я и достаточно суровый капитан команды, но уж точно не изверг и не идиот, чтобы замаривать своих бойцов.
Общались мы в основном во время таких вот дневок, собираясь большими группами под дающими тень навесами.
– Зачем вы гоняете своих людей по ночам? – спросил у меня как-то Обличинский.
– Команде надо сыгрываться, – ответил я. – К тому же, насколько я знаю восточных правителей, большинство празднеств у них проходит как раз после захода солнца, и нам лучше привыкать именно к такому режиму. А выспаться можно и днем, – я указал на своих людей, мирно дремлющих на коврах.
– Зря вы меня с моими моряками в это дело втравили, – встрял недовольный Можайский. – По вашему маршруту у нас будет всего одна переправа через Амударью, и та после Хивы. Если вы считаете, что мои ребята так же ловко управляются с кораблями пустыни, как с обычными, то вы сильно заблуждаетесь, ваше сиятельство.
Я понял, что лейтенант обращается с очередной жалобой к графу Игнатьеву, а вовсе не ко мне, и никак не отреагировал на его слова. Впрочем, как и тот, к кому Можайский обращался.
– Все может пойти совсем не так, как мы рассчитываем, – вместо Игнатьева ответил ему Обличинский. – Не исключаем такой возможности, что придется сплавляться по Амударье до самого Чарджуя и уже оттуда продолжать наш путь к Бухаре.
– Это же будет изрядный крюк, – присвистнул Можайский. – И от каких же это обстоятельств мы так сильно зависим, что будем вынуждены потерять столько времени?
– От Хивы, – коротко бросил Игнатьев, – и ее правителя Саид Мухаммеда.
– Я думал, мы едем прямиком в Бухару, – удивился я.
– Моя миссия несколько шире простого принесения даров и заверения в вечной дружбе правителя Бухары, – резко бросил граф. – Мы здесь для того, чтобы твердо обозначить русское присутствие в Средней Азии. И потому никак не можем миновать Хиву.
– Скверное для русского человека место, эта Хива, – заметил Обличинский. – Сколько народу угнали в неволю в этот чертов город и продали на тамошнем рынке.
