Дом был заколочен и заброшен. Пока Шарли фотографировала вход, Марш, пробравшись сквозь мелкий кустарник, заглянул в окно. Маленькие парты и стульчики перевернуты и сложены друг на друга. Пара классных досок с текстами партийных молитв для заучивания детьми.
На одной:
Перед трапезой.
Фюрер, мой Фюрер, ниспосланный мне Господом,
Спаси и сохрани меня, пока я живу!
Ты избавил Германию от величайших напастей,
Благодарю тебя за мой хлеб насущный.
Да пребудешь со мной долгие годы, да не оставишь меня,
Фюрер, мой Фюрер, мой свет и моя вера!
Хайль, мой Фюрер!
На другой:
После трапезы.
Благодарю тебя за эту щедрую трапезу,
Покровитель юных и друг престарелых!
Мне ведомы твои заботы, но не терзайся,
Я с тобою днем и ночью.
Склони мне голову на колени,
Будь уверен, мой Фюрер, что ты велик.
Хайль, мой Фюрер!
Стены украшали детские рисунки – голубые луга, зеленые небеса, зеленовато-желтые облака. Творчество детишек было опасно близко к выродившемуся, развращенному искусству; такое своенравие придется из них выколачивать… Даже с улицы Марш уловил запах школы – знакомую смесь мела, деревянных полов и несвежей казенной пищи. Он с отвращением отвернулся.
На соседнем участке кто-то разжег костер. Над лужайкой позади дома поплыл едкий белый дым – жгли сырую древесину и прошлогодние листья. К лужайке вела широкая лестница с оскалившими морды каменными львами по сторонам. Позади сквозь деревья проглядывала унылая гладкая поверхность Хафеля. Они стояли лицом к югу. Из окон верхнего этажа был бы виден Шваненвердер, находящийся всего в полукилометре отсюда. Когда Булер в начале пятидесятых годов покупал виллу, играла ли роль близость друг к другу этих двух строений – не тянуло ли его, как убийцу, к месту преступления? Если так, то в чем конкретно состояло преступление?
Марш, нагнувшись, взял пригоршню земли, понюхал и разжал пальцы. След остыл много лет назад.
В глубине участка притулились две позеленевшие от времени деревянные бочки; когда-то садовник набирал в них воду. Марш и Шарли сели на них рядом, болтая ногами и глядя на озеро. Он не спешил уходить. Здесь никто не станет их искать. Царила неуловимо меланхоличная атмосфера – тишина, перекатываемые по траве мертвые листья, запах дыма – прямая противоположность весне. Она напоминала об осени, о конце сущего.
Ксавьер заговорил:
– Рассказывал ли я тебе, что до того, как я ушел в море, в городе жили евреи? Когда вернулся, их уже не осталось. Я стал расспрашивать. Говорили, что их эвакуировали на Восток. Для расселения.
– И этому верили?
– На людях, конечно, соглашались с официальной пропагандой. Но, даже оставаясь наедине с самим собой, благоразумнее было не размышлять об этом. И легче. Делать вид, что так оно и было.
– И ты этому верил?
– Я об этом не думал… Кому до этого дело? – внезапно вспылил он. – Представь, что все знали все в подробностях. Изменилось бы что-нибудь?
– Некоторые считают, что изменилось бы, – возразила Шарли. – Поэтому ни одного из тех, кто был на совещании у Гейдриха, нет в живых. За исключением самого Гейдриха.
Он оглянулся на дом. Его мать, твердо верившая в привидения, говорила, что кирпичи и штукатурка впитывают в себя историю и, словно губка, хранят все, чему были свидетелями. С тех пор Марш видел столько мест, где творилось зло, что давно перестал этому верить; В доме 56/58 по Ам Гроссен Ваннзее не было ничего особенно зловещего. Это был просто большой особняк богатого человека, ныне превращенный в школу для девочек. Что теперь впитывают в себя эти стены? Девичьи увлечения? Уроки геометрии? Волнения перед экзаменами?
Он достал приглашение Гейдриха. «Обсуждение, за которым последует завтрак». Начало в полдень. Окончание – когда? – часа в три-четыре. Когда они разъезжались, должно быть, темнело. Желтый свет в окнах, туман с озера. Четырнадцать человек. Сытые, может быть, некоторые под хмельком с гестаповского вина. Машины, чтобы отвезти их в центр Берлина. Шоферы, долго ждавшие на холоде, с замерзшими ногами и носами, словно сосульки…
А затем, менее чем через пять месяцев, в летнюю жару, Мартин Лютер заходит в Цюрихе в контору Германа Цаугга, банкира богатых и запуганных, и абонирует сейф с четырьмя ключами.
– Интересно, почему он был с пустыми руками.
– Что? – переспросила Шарли. Марш прервал её размышления.
– Я всегда представлял себе Лютера с маленьким чемоданчиком. Однако, когда он спускался к вам по лестнице, у него в руках ничего не было.
– Может быть, он рассовал все по карманам.
– Возможно. – Хафель, казалось, затвердел – озеро ртути. – Но он должен был прилететь из Цюриха с каким-то багажом. Одну ночь он провел за границей. Кроме того, забрал что-то из банка. – Ветер пошевелил ветви деревьев. Марш посмотрел вокруг. – В конечном счете он был тертый калач, не особо доверявший людям. Было бы больше похоже на него, если бы он попридержал действительно ценный материал. Он не стал бы рисковать, передавая американцам все сразу: иначе как бы он смог торговаться?
Снижаясь, в сторону аэропорта низко пролетел реактивный самолет, шум двигателей затихал следом за ним. Этого звука в 1942 году не существовало…
Внезапно он встал на ноги, снял её с бочки и размашисто зашагал по лужайке. Она за ним – спотыкаясь, хохоча, умоляя идти потише.
Он поставил машину на обочине в Шлахтензее и бегом направился к телефонной будке. Макс Йегер не отвечал ни на Вердершермаркт, ни у себя дома. Унылый гудок в трубке вызывал у Марша желание дозвониться до кого-нибудь, до кого угодно.
Он попробовал набрать номер Руди Хальдера. Можно было извиниться, как-нибудь намекнуть, что рискнуть все же стоило. Никого. Он посмотрел на трубку. А что, если Пили? Даже при враждебном отношении мальчика к нему – какое-никакое общение. Но и домик в Лихтенраде не отвечал.
Город захлопнул перед ним свои двери.
Он уже собрался было выходить из будки, но вдруг, поддавшись внезапному порыву, повернулся и набрал номер своей квартиры. Со второго звонка ответил мужской голос:
– Да? – Это было гестапо: голос Кребса. – Марш? Я знаю, что это вы. Не вешайте…
Он как ошпаренный бросил трубку.
Спустя полчаса он протискивался в потертые деревянные двери берлинского городского морга. Без формы он чувствовал себя голым. В углу тихо плавала женщина; рядом с ней – напряженная фигура сотрудницы вспомогательного женского полицейского корпуса, явно смущенной таким проявлением чувств в официальном месте. Он предъявил служителю удостоверение и спросил Мартина Лютера. Тот справился по листочкам с загнутыми углами.
– Мужчина, около 65 лет, опознан как Лютер, Мартин. Привезли сразу после полуночи. Несчастный случай на железной дороге.
– А как насчет стрельбы сегодня утром, той, что была на площади?
Служитель, вздохнув, лизнул желтый от табака палец и перевернул страничку.
– Мужчина, около 65 лет, опознан как Штарк, Альфред. Поступил час назад.
– Он-то мне и нужен. Как его опознали?
– По удостоверению личности в кармане.
– Хорошо. – Марш, предупреждая возражения, решительно направился к лифту. – Я дорогу найду.
Когда открылась дверь лифта, он, на свою беду, лицом к лицу столкнулся с доктором Августом Эйслером.
– Марш! – Эйслер был явно ошеломлен и шагнул назад. – Говорят, что вас арестовали.
– Неправду говорят. Я работаю «под крышей».
Эйслер уставился на его штатский костюм.
– Кем же вы теперь? Сутенером? – Это так рассмешило эсэсовского медика, что он снял очки и вытер слезы. Марш захохотал вместе с ним.
– Нет, судмедэкспертом. Говорят, хорошо платят, а делать почти нечего.
Улыбка сошла с лица Эйслера.
– И вы ещё можете так говорить! Я торчу здесь с полуночи. – Он понизил голос. – Очень высокий чин. Операцию проводило гестапо. Только ни-ни – он постучал по своему длинному носу. – Ничего не скажу. Нельзя.
– Не волнуйся так, Эйслер. Знаю я это дело. Фрау Лютер опознала останки?
Эйслер был разочарован.
– Нет, – пробормотал он. – Мы пощадили её.
– А как Штарк?
– Да вы, я вижу, хорошо осведомлены. Как раз собираюсь им заняться. Не хотите ли пойти со мной?
В памяти опять возникла словно взорвавшаяся голова, плотная струя крови и мозга.
– Нет, благодарю.
– Я так и думал. Чем его убили? Фаустпатроном?
– Поймали убийцу?
– Вы следователь. Вам и знать. Мне только сказали, чтобы я не копал слишком глубоко.
– А вещи Штарка, где они?
– Уложены и готовы к отправке. В комнате хранения личных вещей.
– Где это?
– По коридору, четвертая дверь налево.
Марш направился туда. Эйслер крикнул вдогонку:
– Эй, Марш! Попридержите для меня парочку своих лучших шлюх!
Пронзительный смех судмедэксперта преследовал его, пока он шел по коридору.
