Ознакомительная версия.
– Конечно. – Мелхен казалась удивленной. – Как можно иначе? Капитан, вы хороший человек, я знаю, но вы слишком долго дышали холодом и верите только в дождь. Вам не нравится, что нар… баронесса Вейзель говорит, а не плачет, но это от того, что она любит сильнее, чем мы можем понять. Генерал Вейзель умер, а любовь – нет. Лучше не отпускать счастье, чем прижимать к сердцу беду.
– Что ж, прошу меня простить…
– За что? Вы просто не понимаете. Я тоже не понимала, но мне объяснили, и я стала видеть. Почему люди выбирают плохое даже в песнях? Чрезмерная… Берта и ее подруги пели в день сражения, они думали, что о любви, но в их песнях всегда трое, и один из них зол и несчастен, или он приносит смерть двоим, или его убивают. Зачем об этом петь? Зачем носить в себе худшее и думать о худшем в других? Зачем пускать в себя холодный дождь, убивающий травы, и смотреть сквозь него?
– Сейчас осень.
– Осень тоже может быть светлой. – Мелхен улыбнулась. – Я много говорила, но мне больше нравится слушать. Расскажите, как король Гаунау захотел говорить с маршалом Савиньяком…
Никогда еще капитан Давенпорт не чувствовал себя таким дураком. Баронесса Вейзель допекла бы и святого, но не Мелхен, которая на все смотрела как-то по-особенному. Бертольд сумел у нее вытянуть про нелюбовь к розам, Чарльз узнал, что девушке не по душе марагские баллады и что с ней кто-то говорит о высоких материях. Покойный Вейзель был на это не способен, его супруга тем более, оставался хексбергский родич баронессы. Мысль о пресловутом Вальдесе, нашептывающем Мелхен кэналлийские глупости, испортила настроение окончательно, а дождь и досада превратили остаток пути в зябкий серый сон. За колышущейся водной завесой замок был почти не виден, зато озеро исподтишка подобралось к самым стенам берегового форта.
Начальник караула был предупрежден заранее, но все равно внимательно прочел письмо Придда и задал с десяток вопросов сопровождавшему драгун «спруту». И все равно на мост вступили под настороженные взгляды охраны, куда более многочисленной, чем в прошлый раз.
Хозяева Альт-Вельдера уже знали о потере и не забыли поднять над воротами скорбный флаг. Непонятно с чего Чарльзу стало любопытно, кому пришла в голову эта мысль. Гирке видел Вейзеля в деле и не мог не отдать артиллеристу должное, но графиня родилась в семье Приддов, о чьей приверженности традициям знали даже дриксенские генералы, с нее сталось бы вспомнить и о флагах, и о гирляндах из можжевельника. Встречать гостей госпожа Ирэна, во всяком случае, вышла лично, но, хвала Леворукому, обошлась без лишних слов.
Уже знакомый домоправитель увел вдову и Мелхен, но Чарльз задержался.
– Сударыня, я привез письмо графу Гирке от вашего брата. Валентин был вынужден принять командование ополчением, однако ему требуется помощь хотя бы на ближайшее время. Мараги приводят себя в порядок и готовятся воевать всерьез, но они не имеют никакого опыта.
Фраза получилась достойной Катершванца, но графиня Гирке была слишком хорошо воспитана, чтобы поправлять собеседника. Она даже не улыбнулась.
– К сожалению, Валентину придется рассчитывать только на себя. Вы, видимо, не обратили внимания на флаги – граф Гирке мертв. Разумеется, я сделаю для баронессы Вейзель и ее спутницы все, что в моих силах. Альт-Вельдер неприступен, по крайней мере, без должной подготовки его не взять, так что о нашей безопасности не беспокойтесь.
– Простите, сударыня… – Чарльз с оторопью смотрел на еще одну вдову. Причесанная волосок к волоску Ирэна была истинной сестрой своего ледяного братца. – Разрешите выразить вам свое сочувствие… Это так неожиданно, мне казалось, что ваш супруг выздоравливает.
– Граф утонул в нижнем лабиринте во время прогулки. Это был несчастный случай.
Глава 8
Талиг. Тарма
Гёрле
400 год К. С. 8-й день Осенних Скал
Еще утром, вдевая в уши серьги, Луиза подумала, что день обещает стать на редкость дурацким, и угадала. Для начала пришлось изгонять торчащего под дверью дочкиного кавалера; в молодом человеке было что-то сразу и от репья, и от мухи, к тому же он читал стихи и ябедничал на соперников, к каковым относил едва ли не всех регентских адъютантов.
Капитаншу так и подмывало сказать зануде, что у божественной Селины несварение желудка. Столь прозаическая болезнь могла отвадить трепетного поэта, а могла и не отвадить, но в Тарме, кроме корнета Понси, имелось немало ценных молодых людей, пугать которых госпожа Арамона пока не собиралась. Луиза слушала визгливые верлибры и представляла, как маршал Савиньяк уведомляет Понси, а заодно и прочих ухажеров, что будет с теми, кто станет докучать его невесте.
Мечты о союзе с Оленем грели душу, однако доверять столь важное дело небесам и тем более Сэль любящая мать не собиралась. Приняв от Понси перевязанный голубой ленточкой свиток, она вернулась в очередную не свою гостиную. Дочка чесала за ушами Маршала, кот урчал и бодался, а Селина, сведя бровки, глядела на девственно-чистый бумажный лист. Рядом стояла открытая чернильница.
– Письмо пишешь? – словно бы невзначай спросила Луиза. – Маршалу Лионелю?
– Нет. – Отрицание было слишком быстрым, и материнское сердце радостно забилось – врет.
– А надо бы, да и оказия есть. Я уже написала Герарду, и ты напиши. Капитан Уилер…
– Я вечером его видела. – Дочка сосредоточилась на извивающемся коте, и это тоже было «слишком». – «Фульгаты» будут в Гёрле через три дня. Герард тебе обязательно ответит. Мама, ты уже сказала про тот дом?
– Сказала. Корнет Понси передает тебе вот это. – Луиза с недовольным видом бросила свиток на стол. – Очень надеюсь, что моим зятем будет не он.
– Мама! Ну я же тебе говорила!.. – От возмущения дочка забыла про кота и немедля заработала недовольный тычок под локоть. Именно так и следует жить: если судьба перестает тебя гладить, бодни ее, если замахнется – выпусти когти.
– Ну, не знаю… – Капитанша, как могла, изобразила недоверие. – Зачем-то ты этого Понси привадила, да и с другими офицерами заигрываешь.
– Мама, это же совсем другое… Ты не понимаешь!
– Прогулку с таким чучелом понять в самом деле трудно. Я за десять минут с ним чуть паршами не пошла.
– Я… Мама, помнишь, как на меня ругалась Цилла? Когда мы были в Багерлее?
– Помню. И что?
– Понимаешь, я не сплю, когда приходят выходцы, и я все про них помню. Я и невепря видела.
– Я тоже.
– Ты закрывала глаза, а я все время видела. И когда Айри в Надор уезжала, я знала, что лучше ей не ехать.
– Еще б ты не знала, когда она тебе про свою родню и про свои болячки все выложила, а вот что нужно из Надора бежать, ты не поняла.
– Это нет. – Как быстро у Сэль глаза наполняются слезами, и как ей это идет. И будет идти еще лет двадцать. – Мама, когда в Фарне на меня напал тот дворецкий, он ведь злился сразу и как папенька, и как Цилла. Я сперва испугалась и не поняла, только позже, когда мы уже с Уилером подошли… Этот…
– Кнуд.
– Да, Кнуд… Он врал, что ничего плохого не хотел, а как меня увидел, снова начал ругаться. И я… Я тоже…
– Что-то не помню, чтобы ты ругалась.
– Ну мама… Мне было не жалко, когда его били. Совсем. Знаешь, если б я стала кошкой, я бы рычала. Как Маршал, когда приходит Зоя… Потом это прошло, но, когда нас водили к регенту, там, в приемной, сидел капитан Оксхолл… Он ничего не говорил, даже не смотрел, а мне вдруг стало страшно и захотелось его ударить… Ты потом сказала, что регенту надо бы увидеть «бесноватого». Я подумала, что, если я ничего не путаю, капитан не выдержит и на меня набросится, только нужно побыть подольше в приемной. Мама, я же не могла искать там кота, вот и пришлось слушать стихи и говорить с офицерами. И потом тоже… Госпожа графиня думает, это как чума; я боялась, вдруг кто-нибудь от капитана Оксхолла заразился.
– Ты кому-то об этом говорила?
– Нет. Я сперва хотела проверить.
– Правильно, лучше подождать…
То, что Сэль накоротке с нечистью, Савиньяка вроде бы не смущает, но одно дело не засыпать от выходцев, а другое – оказаться «грязной фульгой». Обдумать положение Луизе помешал военный комендант Тармы. Этот милый человек явился отговаривать госпожу Арамона от облюбованного ею особнячка, у которого, по мнению коменданта, имелась уйма недостатков. Капитанша не сомневалась, что истинной причиной визита было совершенное в доме убийство, о чем комендант, щадя трепетную дамскую душу, старательно умалчивал. Объяснять, что она искала именно место «дурной смерти», Луиза сочла излишним.
На забывшем про рожь поле перестраивались «вороные» и «волки». Отлично перестраивались – быстро, четко, красиво. Маршал Эмиль имел все основания радоваться, слегка мешало одно: за межевой канавой то же самое проделывали алаты. Вроде бы из уважения к затеявшим учения союзникам, на деле же – из соперничества. Тяжелую кавалерию, что талигойскую, что алатскую, по праву величали непревзойденной. Теперь и та и другая оказались в одной армии, ну и принялись друг друга превосходить. С точки зрения выучки это было просто отлично, однако жизнь командующему слегка осложняло, особенно когда за обедом Карои с Шарли затевали спор, привлекая маршала в качестве судьи. Быть беспристрастным у Эмиля не выходило – как ни странно, из-за симпатии к обеим сторонам. И еще ему самому очень хотелось в седло и на поле, но это означало либо принять одну из сторон, либо все проделывать дважды, а времени, несмотря на относительное затишье, не хватало. Как и людей, и лошадей, и пушек…
Ознакомительная версия.
