Ознакомительная версия.
Так пала после двухлетней осады неприступная крепость Кафьот.
– Ай! – так упала на классный журнал фея Гвиневра. – С ума сошёл – думать такие страсти про посторонних?! Погубить меня решил? У меня, между прочим, тонкая и чувствительная натура, она не может выносить ваших человеческих жестокостей. Так и рассудка недолго лишиться!
– Прости пожалуйста, я не нарочно! Это твой стих навеял старые воспоминания.
– Ох, вот уж не знала, что ты так болезненно реагируешь на высокую поэзию! Тьфу! Сбил меня, теперь не могу вспомнить, зачем к тебе пришла! Ладно, на днях ещё загляну, или сам приходи к сове. Но только без мучительных и жутких воспоминаний – не люблю!
С этими словами она исчезла, оставив на странице классного журнала отпечатки маленьких, босых, мокрых и не очень чистых ног. И правда, зачем приходила? Загадка!
Ближе к вечеру Веттели неожиданно для себя вдруг понял, что язвительное замечание феи «Ты вчера не сложил стих, а он – сложил» его здорово задело. Чем он хуже Огастеса Гаффина, в конце концов? Ну, разве что волосами. Кудрей у него нет, что правда, то правда. А способности к стихосложению до войны были. И может быть, ещё не совсем утратились, надо попробовать.
В итоге, вместо того, чтобы проверить, наконец, письменные работы пятого курса, ещё со вторника немым укором валяющиеся на столе, он взялся сочинять стих и потратил на него весь вечер. Правда, большая часть времени ушла на то, чтобы подобрать сюжет понелепее – очень уж хотелось переплюнуть Огастеса с его драконами. Зато потом дело пошло легко, и вскоре после ужина он уже переписывал своё творение начисто, а на следующий день, сразу после уроков отправился к сове.
Он шёл по узкой парковой тропинке, по нетронутому снегу, вопреки общим ожиданиям, так и не растаявшему «назавтра». Тонкие ветви деревьев под его тяжестью низко прогнулись, и когда Веттели задевал их головой или плечом, ему за шиворот сыпались холодные хлопья. Это было прекрасно!
Феи на месте не оказалось, и снежная шапка на голове совы лежала нетронутой. Веттели собрал её, слепил рыхлый снежок, зачем-то съел и уже собрался уходить, но тут откуда-то сверху появилась «Гвиневра», раскрасневшаяся и запыхавшаяся. Объявила радостно:
– А вот и я! С чем пришёл? – пятничное угощение у них уже вошло в традицию, причём Гвиневра требовала разнообразия.
– Сегодня гренок с анчоусом, – объявил Веттели. – И ещё я сочинил стих.
– Правда? Сам?! – восторженно взвизгнула фея. – Ах, как это мило! Читай скорее, иначе я умру от любопытства, и некому будет съесть твоего анчоуса!
– Лучше сама читай, я подержу, – Веттели развернул перед ней лист. Читать вслух он постеснялся, ему всегда казалось, что в авторском исполнении стихи звучат слишком претенциозно. Особенно те из них, что явно не дотягивают до уровня гениальности.
Фея бросила на лист недовольный взгляд, поморщилась:
– Знаешь что? Другой раз пиши огамом. Эти ваши новомодные латинские закорючки меня угнетают. Они лишают любую рукопись, даже самую лучшую, скрытого магического подтекста, низводят её до уровня упражнения для школяров… Так, чуть правее разверни… теперь чуть ниже… Ага! Вот так, – и она принялась декламировать, чуть запинаясь, видно латиница давалась ей не без труда.
– Как в пещере дикой, неуютной, грязной,
При зелёной лампе, среди голых скал
Старый тролль пел песню о любви несчастной,
А комар из щели тихо подпевал…
О скалистый берег волны разбивались,
Уходили люди в дальние края.
И на целый остров мы втроём остались,
Лишь втроём остались – тролль, комар и я.
Океан бросает нам в пещеру волны,
Завывает ветер, так что стынет кровь.
На троих мы делим ночь, тоску и холод,
Свет зелёной лампы, песню про любовь.
А на горизонте, на заре вечерней,
В той чужой прекрасной, розовой дали
Уносимы в вечность ветром и теченьем,
Поднимают парус чьи-то корабли…
Поднимают парус, уплывают в вечность,
не остановить их нам, и не догнать…
Значит, завтра снова будет тролль петь песню,
А комар из щели тихо подпевать…
Великолепно! Грандиозно! – восторгу Гвиневры не было предела, чтобы хоть как то выразить его, она, раскинув руки, навзничь рухнула в снег с высоты совиной головы, и принялась энергично дрыгать ногами в воздухе. – В жизни не слышала ничего более трогательного и романтического! Отдалённо напоминает дротткветты эльфийских скальдов. Знаешь, ведь когда-то эльфы были великим народом. А превратились… Ладно, не будем о грустном, всё имеет своё начало и свой конец, такова наша жизнь. Твой стих восхитителен, и лишь одно меня печалит. В нём опять нет фей.
– Извини, – сокрушённо развёл руками Веттели. – В другой раз непременно сочиню про фей. Просто мне хотелось, чтобы в моём стихе тоже фигурировал кто-то огромный и, желательно, экзотический. Вот я и остановился на тролле.
Фея понимающе кивнула, потом посетовала ностальгически:
– Ну, да! Теперь обычный северный тролль – это уже экзотика. А ведь были времена, когда они встречались даже у нас, на островах. Приходили с континента по льду замёрзших проливов, рыскали, что бы пожрать. Такие ненасытные твари! Удивительно, как они не пресекли на корню весь ваш человеческий род. Вы, люди, тогда ещё были совсем дикими, бегали косматые, в безобразных вонючих шкурах, только-только начинали пользоваться огнём и почти не владели магией. Все думали, что льды вас погубят. Жалели даже…
– Что?! – Веттели не верил своим ушам. – Ты сама это видела? Ты родилась в ледниковую эпоху?
– Совсем с ума сошёл?! – Гвиневра смерила его возмущённым взглядом. – Я, конечно, подольше тебя живу на этом свете, но не надо меня совсем уж в старухи-то записывать! Просто так уж устроен наш народ: воспоминания передаются нам по наследству от предков. Поэтому я, к примеру, отчётливо помню то, что видела ещё моя пра-пра-пра– и ещё сколько-то пра – бабушка Годелена. Уяснил? Только не подумай, будто «Годелена» – это её настоящее имя. Так она звалась только на людях.
– Хорошо, – покорно кивнул Веттели, немного ошеломлённый потоком вылившейся на него информации. – Ни за что не подумаю.
– Ну вот и умница, – фея подлетела и похлопала его по плечу. – А теперь знаешь что? Возвращайся-ка, скорее, домой, ты очень плохо одет. Разве умные люди разгуливают по снегу в одном свитере? Другой раз одевайся теплее, не то простудишься, и твоя женщина станет меня ругать.
Только после её слов увлечённый беседой Веттели, наконец, почувствовал, что у него уже на самом деле застыли руки, ноги и нос. И правда, не простудиться бы! Ведь если это случится, Эмили ругать Гвиневру, конечно не станет, но ему самому уж точно достанется от миссис Феппс, которая любит забывать, что он уже очень давно не её трёхлетний воспитанник, и опекает как маленького. А завтра как раз выходной! Да, было бы очень некстати заболеть.
Обошлось, благодаря мисс Фессенден. Пока он добирался от совы до школы, Гвиневра уже успела побывать у Эмили и наябедничать: «Ты плохо следишь за своим парнем, он бегает по морозу гол и бос! Вот сляжет и умрёт от простуды – будешь знать!»
Понятно, что после таких слов бедная девушка вообразила ужасное: будто бы Норберт Веттели внезапно сошёл с ума от пережитых невзгод, и в самом деле пошёл бродить по Гринторпу без одежды и обуви. Хотела бежать на поиски, к счастью, опоздала – он сам вышел ей навстречу, в здравом уме, твёрдой памяти и тёплом свитере. Но Эмили уже была настроена очень решительно, просто так успокоиться не могла и напоила его горячим вином с пряностями и апельсиновой корочкой. Кстати, против такого лечения Веттели даже не думал возражать, и назавтра отправился к няне без малейших признаков какой-либо хвори.
…Утро было тихим и зимним. Над заснеженными крышами вились дымки. Солнце ещё не встало, и свет в окнах гринторпских домиков казался особенно жёлтым, тёплым и уютным на фоне окружающей предрассветной синевы.
Миссис Феппс любила, чтобы он являлся к ней спозаранку, на чашку какао. Сама она всегда поднималась затемно, и к его приходу успевала испечь медовых плюшек по старинному гринторпскому рецепту, передающихся в семьях из поколения в поколение. Беда в том, что за долгие столетия в традиционный рецепт, тот самый, что кухарка графа Эльчестера, по преданию, обманом выманила у брауни, постепенно вкрадывались неточности, возникали разночтения, и в результате, сколько семей было в Гринторпе, столько и рецептов медовых плюшек. При этом каждая гринторпская хозяйка свято верила, что именно её рецепт является единственно подлинным, а соседки просто ничего не смыслят в кулинарии.
Миссис Феппс в этом плане не была исключением, и, угощая своего новообретённого воспитанника, всякий раз приговаривала: «Кушай, кушай, мой милый. А то где ты ещё съешь настоящую гринторпскую плюшку? Эта росомаха Делия представления не имеет, как их правильно печь! Не удивлюсь, если она кладёт в тесто олеомаргарин, с неё станется. А уж в том, что она не удосуживается выбрать вишнёвый мёд, и бухает, какой попало, даже не сомневаюсь!» Под «росомахой Делией» няня разумела школьную повариху.
Ознакомительная версия.
