Хватит и того, что появление бог весть откуда расфуфыренных всадников, да в придачу кота, привело стражников в состояние, как бы это выразиться поприличнее, изумления и повышенного интереса. И благо бы, пока эти олухи, я имею в виду стражу, приходили в себя от удивления, нарушители границы владений его сиятельства умчались от греха подальше. Но нет: принцесса Гуралии незамедлительно стала рассказывать своему разодетому в бархат супругу, что целиться нужно лучше, а кот объявил, что он проголодался и неплохо бы сделать привал.
По-моему, этот пушистый ученый муж своих жен «проголодался» всегда. А «сделать привал» – так и вовсе любимый маневр хвостатого полковника. Но стражники ни о чем подобном, само собой, не подозревали. Впрочем, и я тоже, поскольку на тот момент очередь удивляться до меня еще не дошла.
Я искал следы проклятого волка-оборотня, который, не иначе, взял манеру издеваться надо мной, раз за разом исчезая из-под самого носа! На счастье этой троицы, я как раз обшаривал лог поблизости от переправы – чрезвычайно удобное место для тайного убежища. Но, увы, кроме покинутой лежки неведомых контрабандистов никаких следов, ни человеческих, ни волчьих. Однако я не о том.
Так вот, выбираюсь я из этого лога и слышу со стороны дороги бряцание доспехов и крики: женский, срывающийся на визг, затем мужской. Ну, думаю, стража нынче с уловом, небось какого-то недотепу купца с купчихой прихватили – ишь, как голосят! Совсем уж было собрался ехать своей дорогой, и вдруг слышу так пронзительно: «Да как вы смеете?! Подите от меня прочь! Я наследная принцесса Гуралии!»
У меня аж глаза на лоб вылезли. Шутка ли: Гуралия – страна далекая, в наших землях о ней, поди, никто слыхом не слыхивал. Ну, кроме самого графа, понятное дело, и нескольких слуг, вроде меня, сызмальства выросшего близ его сиятельства. Мы-то да, мы-то конечно! Нам ли не знать? Из Гуралии родом кормилица нашего господина. Ее тартарейцы из дому похитили, да в Керамии на невольничьем рынке продали. Так она потом в Геную на корабле и попала. Там-то ее старый граф, стало быть, присмотрел.
Что сталось с ее собственными детьми, она говорить не любила. Но монсеньор Констан, взращенный на ее молоке, рос крепким и сильным. Его младший брат Ожье тоже. Правда, в прошлом году тоже на охоте погиб, а до того куда как хорош был, а силен – подковы гнул, первейший рыцарь Савойи! Но проклятому волку, кажется, все нипочем – убил в единый миг и исчез. До сей поры это горе из сердца моего нейдет, как вспомню – вмиг слезы на глазах. Мы с ним были сверстниками, росли вместе и жили душа в душу. Некоторые даже шептались, что графская кормилица – моя родная мать. Кто знает? Лично мне о родителях ничего не ведомо.
Подкинули меня совсем крошкой к воротам монастыря. Там и рос первые годы, покуда старый граф меня за бойкость не приметил и к себе не забрал. А чего не забрать? Я уже тогда в окрестных лесах каждую тропку знал и каждого зверя чуял за милю. А на мессах от меня все равно толку чуть. Я как ноту верхнюю заведу, так остановиться не могу. Фра Анжело настрого приказал не голосить, как грешник в аду, а пристойно шевелить губами. Графская нянюшка меня и впрямь привечала, так что порою, когда, забравшись в чащу, приходила мне блажь помечтать о доме, то невольно представлялись гуральские, не заснеженные, как эти, а почти до вершин поросшие лесами горы, о которых рассказывала моя благодетельница и которых мне, конечно, отродясь видеть не доводилось.
И вот сейчас этот надсадный крик дернул мое сердце, точно сработавший натяжной силок, подвешивающий зайца за ногу. Я вскочил в седло и помчал к дороге.
Картина, представшая моему взору, была бы вполне обыденной, если бы не кое-какие отличия, переворачивающие все с ног на голову: вокруг пары разодетых всадников сжималось кольцо стражей, ощетинившееся остриями алебард, точно жаждущая крови звериная пасть. С этим как раз все было в порядке.
Но, во-первых, гуральская принцесса была столь прекрасна, что даже дорожная стража с ее заскорузлыми мозгами зачарованно глядела на светлый лик, не решаясь, как это часто бывало, заткнуть рот не в меру крикливой жертве. Но что изумляло более всего – на крупе белоснежной лошадки ее высочества стоял кот в сапогах на задних лапах и вещал, оживленно жестикулируя. Голову мышелова-переростка венчал испанский шлем морион с пучком разноцветных ошметков петушиного хвоста в качестве плюмажа.
– Мы – официальная делегация с неофициальным визитом! – вопил профессор, который тогда еще не был, впрочем, известен мне под этим именем. – У нас, мнэу, дипломатический иммунитет! Мы экстерриториальны! И местами даже оффшорны!
Похоже, никто из стражей не понимал, что несет это странное животное, но сам вид говорящего кота в шлеме и сапогах наводил на грустные мысли то ли о черной магии, то ли о белой горячке.
Возможно, караул, не выдержав напора разнородных мыслей, безжалостно пробивающих себе дорогу в сдавленных шлемаками мозгах, обратился бы в паническое бегство, но чувство долга оказалось сильнее. Эти парни и впрямь немало задолжали конюшему его сиятельства, а тот был не только ловок кидать игральные кости, но и скор на расправу. Увидев меня, стражники вздохнули с облегчением. Оно, конечно, святое дело из проезжающего лишнюю монету вытряхнуть. Но тут, вроде, шире горла кусок ухватили.
– Отставить! – крикнул я, осаживая коня. – Вы принцесса Гуралии?
– Да, – красавица надменно вздернула нос. – Мое высочество принцесса Алина. Это мой благоверный супруг.
– Вообще-то я должен был отвечать, – возмутился благоверный, дотоле блестевший глазами из-под забрала и потрясавший толедским клинком пред носом стражников. – Я маркиз Алекс де Караба.
Признаюсь, в ту минуту это имя не сказало мне ничего. Тогда я и подумать не мог, какую идиотскую шутку эта троица вздумала сыграть над нами. Впрочем, может, оно и к лучшему. Как утверждает фра Анжело: «Во многом знании много печали. Умножающий знание умножает скорбь!»
Кто теперь скажет, что бы я сделал, знай тогда правду. А так: имя де Караба показалось мне смутно знакомым, а маркиз… Титул ого-го какой высокий. Да и сам вельможный сеньор, что зыркает из-под забрала, по всему видать, еще не из тех, кому недавняя война карманы вывернула. С таким без особой нужды ссориться нет резона. А потому я снял шляпу и склонил голову:
– Мое имя Рене Сан-Лу. Я ловчий и доверенное лицо его сиятельства монсеньора Констана де Монсени. Прошу вас, следуйте за мной. Граф всегда рад видеть высоких гостей в своем замке.
– Вот так-то! – принцесса Алина обвела стражников торжествующим взглядом. – А вы все непроходимые тупицы с острицами в своих пивных бурдюках.
– Так их, Алиночка! – кот подбоченился и перескочил на круп мощного рыцарского коня маркиза. Правда, сделал он это не совсем ловко, поскользнулся и едва удержался, вцепившись когтями в луку седла. – Помогите! – надсадно взвыл он. – Я вип-персона, я советник, профессор и полковник, я знаю местные законы: стоит мне упасть на дорогу – я тут же окажусь движимым имуществом местного графа. Да помогайте же мне скорее, я не желаю быть имуществом!
Маркиз, не оборачиваясь, нашарил кошачью холку и ухватился за нее могучей дланью.
– А сапоги?! – не унималось животное. – Алиночка, следи за сапогами, это уникальный пятидесятый кошачий размер. В моем положении ходить без сапог – верх неприличия!
Я лишь покачал головой. Чуяло мое сердце, что скучно здесь больше не будет.
Как говорила давнею порою графская кормилица, рассказывая по вечерам у камина страшные, но до жути завлекательные истории и предания далекой Гуралии: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается».
Мы с покойным Ожье, царство ему небесное, а с нами и старший, Констан, нынешний граф де Монсени, с замиранием сердца слушали ее складные речи. Она рассказывала о кровожадных разбойниках – опришках, о вечно живущем злодее по имени Кощей, закалившем плоть в огненной купели, о страшных псеглавцах, наводящих ужас на спящие безлунной ночью селения.
Огонь обезумевшими саламандрами плясал в чреве камина, с треском поедая толстенные бревна. От его разверстой пасти тянуло жаром, и мышиные шорохи казались тихими шагами крадущихся чудищ.
Мы слушали, открыв рты, держась за руки, чтобы не было так страшно. Но страшно было очень, нянюшка умела рассказывать. Может, от этого детского ужаса я мало что запомнил и впоследствии не раз жалел о том. Будь нынче кормилица жива, я бы о многом ее порасспросил. И более всего о том, что в ее словах быль и что – пустые россказни для малышни.
Если и впрямь она моя родная матушка, как о том порою шепчутся в замке, то с кем же еще говорить по душам? Да и кому тогда о тайне моего происхождения известно больше, чем ей?
А дело в том, что я, уж простите за откровенность, – оборотень. Не так, по прозвищу, вроде Командора Алекса или Алины, но и не из тех гнусных тварей, что, натираясь колдовскими снадобьями, обряжаются в шкуры и воют на луну, пугая глупых крестьян и голодно лязгая челюстями.
