Ознакомительная версия.
Батюшка принял известие о надорской дыре с раздражением и велел помалкивать; с этим Марсель не спорил, но за обсуждением будущего павлиньего рагу и промахов последнего уцелевшего регента они как-то выпустили из виду недавние странности. Камни уже остановились, морисков и дриксов еще только предстояло выставить, это казалось самым важным, но в Нохе не водилось ни гусей, ни павлинов…
– Шадди, – возвестил хозяин и обрадовал: – Сыр уже жарится. И цыплята…
Марсель развязал кошелек. Папенька полагал себя скупым и потому всегда переплачивал хорошим мастерам и куаферам. Дескать, посеешь пять суанов, соберешь десять таллов. Рокэ, Леворукий его побери, то есть возверни, просто швырялся деньгами и сапфирами. Марсель поступал то так, то эдак; сегодня он уподобился Ворону.
– О, – простонал потрясенный трактирщик, – сударь…
– Купишь киске, что прислуживала за ужином, бусы. Ей пойдет желтое.
Виконт пил шадди и перебирал Валтазаровы стенания. Перебрал, ничего нового не выкопал и взялся за подоспевший сыр. Это помогло – дожевывая второй кусок, Марсель сложил наконец два и два, то есть пятнадцатый день Летних Волн, в который Алва утихомирил каменных ползунов, и ночь с седьмого на восьмое Летних Молний. Вышло… Вышло, что если еретики начали засветло, то день этот был шестнадцатый, считая с гибели Алвы, а если затемно – шестнадцатый от крысиного исхода!
– Гальбрэ, – за неимением Котика объявил Валме раскормленному полосатому коту, – вылитый Гальбрэ и птице-рыбо-Зоя в придачу.
Глава 2
Талиг. Окрестности Олларии
Поместье Лаик
400 год К. С. 8-й день Летних Молний
Разбудивший Робера малый оказался цирюльником. Выдираясь из мягких, но цепких лапок сплюшцев, Эпинэ припомнил, что прислать цирюльника грозился Левий, прогоняя уже мало на что годного Проэмперадора спать.
После этой проклятой драки у ворот народ так перепугался, что еще пару часов колонна в кромешной темноте ползла прочь от горящей Олларии, а потом у всех как-то сразу кончились и силы, и желание идти. Измотанные люди, многие из которых, да что многие – большинство, не имели ни малейшего походного опыта, падали где стояли. Эпинэ пытался трепыхаться, хотя слезящиеся глаза закрывались, а голоса звучали глухо и невнятно, будто сквозь одеяло или толщу воды. Тогда-то вынырнувший из лиловых глубин не хуже спрута Левий и отвел Робера к безымянной речонке, как отводят в конюшню загнанную клячу, и та бредет, опустив голову и роняя в пыль хлопья розовой от крови пены.
Кругом мельтешили какие-то фигуры, плакали дети, кто-то кого-то звал, кто-то что-то искал, шуршала листва, плескалась, смывая гарь, дивно холодная вода. А потом уже не Левий подал чужую одежду и почти поволок засыпающего на ходу Эпинэ к темному шалашу. Дохну́ло зеленью, и все кануло в тишину, которую и пробил сахарный голос, а за ним, будто нить за иглой, потянулась память.
– Монсеньор, – бойкий человечек с обезьяньим лицом прилаживал к кривой ветке зеркальце, о которое бились солнечные лучи, – мне так жаль, но ваши дивные волосы очень-очень пострадали… Боюсь, мне придется подстричь вас очень-очень коротко…
– Стриги, – махнул рукой Эпинэ, усаживаясь на подвернувшуюся колоду. Кажется, их занесло на заброшенный выгон: водопой, пара шалашей и пустота. Пастухи ушли, скот либо угнали, либо зарезали.
– Монсеньор, я очень-очень вас прошу сидеть спокойно.
Цирюльник работал ножницами и языком, Эпинэ просыпался, зеркало отражало получужое лицо. Что волосы обгорели, не удивляло, а вот как сам он обошелся без ожогов, и что теперь делать? С беженцами, с бесноватыми, с приказом не покидать пределов Кольца?
Последние обгоревшие пряди упали наземь; мастер рвался что-то подравнивать, Робер остановил его жестом, привычно взялся за мундир, разглядел, что тот серый, церковный, и остался в рубашке, благо уже начинало припекать. Цирюльник убрался, что послужило знаком для болтавшегося поблизости Габетто, – кардинал продолжал опекать Проэмперадора. Робер предпочел бы Жильбера, но адъютанта больше не было, не было многих.
– Господин Эпинэ, – церковник молодцевато отдал честь, – с добрым утром.
– Будем надеяться, что так. Это вы меня сюда водворили?
– Его высокопреосвященство оставил меня в ваше полное распоряжение. – Одноухий теньент вытащил из сумки два ломтя переложенного мясом и зеленью хлеба.
– У меня есть свои люди…
– Они частично прикрывают отход, частично находятся в поиске. Мы же, как вы помните, сопровождаем вас от ворот Лилий.
То, что случилось после пожара, Робер помнил отвратительно, но Габетто врать было незачем.
– Зачем меня сюда затащили?
– Распоряжение его высокопреосвященства. Вы нуждались в отдыхе.
– Не только я… – Он дрых, а Никола занимался делами, хотя маленькому генералу с Дювье досталось не меньше! – Где генерал Карваль?
– Сегодня я его не видел. Вам надо поесть.
– Я ем. – Робер честно впился зубами в незатейливый, но вкусный завтрак. Лишние пять минут ничего не решали, тем более что все нужное наверняка уже сделано. – Где все?
Вопрос был глупым, в отличие от собеседника.
– Общий лагерь чуть ниже по течению, горожане разместились на поле у дороги, с ними остатки городского гарнизона и гвардии его высокопреосвященства. Про южан я уже докладывал. Алаты стоят у брода. На всякий случай.
– Ничего нового нет?
– Срочного ничего. Его высокопреосвященство хочет вас видеть, но это терпит.
Это в самом деле терпело, сегодня терпело все, потому что вчера все рухнуло.
Монахов и разбойников Арлетта еще не провожала, хотя они мало чем отличались от просто уходящих на просто войну.
– Сударыня, – напомнил Пьетро, садясь в седло, – обещайте в случае опасности спуститься в тайник.
Арлетта пообещала. Она собиралась обшарить лаикские подвалы вне зависимости от опасности, а времени было мало. Выдернутый из предутренних грез Сэц-Пуэн узнал в ночной гостье графиню Савиньяк и тут же согласился, что возле разворошенного осиного гнезда сидеть не стоит.
В то, что Эпинэ с Левием за ночь передавят всех ос, не верилось, оставалось понять, кто жив и куда уходить. Пьетро с Джанисом и вертким лаикским сержантом отправились в город. Арлетта поднялась на террасу и следила за огибающими пруд всадниками, пока те не скрылись в густой парковой зелени. Было чуть за полдень, крестьяне из ближайшей деревушки, воюя с болотом, рыли водоотводные канавы, у пруда возились щенки, ласточки, обещая дождь, чиркали крыльями по зацветшей воде.
– Странно, что вы поверили. – Арлетта посмотрела в лицо не покидавшему ее коменданту. – Мне самой не очень верится, что в десятке хорн отсюда жгут и режут.
Мальчишка в мундире широко раскрыл единственный глаз, по-оленьи красивый.
– Госпожа графиня, вы же мне рассказали…
Роскошно! В крепость заявляется единожды виденная дама, объясняет, что по соседству обосновался дракон, и ей по простоте душевной верят. Ну ладно, не в крепость и не дракон, но Сэц-Пуэну надо бы научиться не только верить, но и соображать. Не сейчас, конечно, сейчас ему лучше исполнять.
– Мы с вами должны сделать еще одну вещь, неприятную, странную, но неотложную. В Лаик замурованы записи Эрнани Последнего. Их нужно достать, причем немедленно.
Решение ничего не объяснять было верным. Сэц-Пуэн подробностями не интересовался; надо что-то добыть – значит, добудем. Срочно? За ломами послано. Тайно? Это сделают солдаты, они из Пуэна, им можно доверять. В гробнице? Ну, раз надо… Хоть и влезший в бунт, парень был рожден в Талиге Олларов – вскрытие по казенной надобности эсператистской могилы его не волновало… в отличие от чего-то, явно висящего на языке.
– Вас что-то беспокоит? – спросила графиня, с сожалением отрывая взгляд от сонной воды.
– Мэтр Шабли… Одному ему не выжить, он не слуга, не мастеровой, и потом этот его кашель…
– Вы хотите взять мэтра с собой? – догадалась Арлетта. – Так возьмите.
Маркиза Фукиано требовала внимания и раболепия. Маркиза Фукиано негодовала и выговаривала. Маркиза Фукиано желала добраться до своих ближних владений. Проэмперадор был счастлив – отъезд маркизы не просто избавлял от старой ведьмы, с ней уходили те, у кого в Фукиано или по дороге туда имелась родня.
– Я выделю вам сопровождение, – пообещал Эпинэ, глядя снизу вверх на восседающую в карете старуху.
– Оставьте ваших неумех при себе! – гавкнула Фукиано, и к хозяйке немедленно присоединилась пара левреток. Собачонки в бантиках напоминали о Капуль-Гизайлях; это было лишним поводом не злиться, как бы маркиза ни язвила. Старая перечница была злопамятна, наблюдательна и неглупа. То гладя левреток, то цыкая на них, Фукиано басила про вечно виноватых перед «добрыми горожанами» солдат, не перевешанных вовремя барсинцев, не выставленного из дома Алвы Окделла и оскорбительную для олларианцев дружбу с эсператистским кардиналом. С последним Эпинэ попробовал спорить, но напоминание о воле королевы грымзу лишь подхлестнуло.
Ознакомительная версия.
