Ознакомительная версия.
– Они сломали Ведру нос и выбили зубы! И теперь он…
– …должен радоваться, что отделался малой кровью… – перебил его Роланд. – А вот тебе радоваться не с чего! И знаешь почему? Потому, что ты – недоумок!!!
Здоровяк набычился, недовольно заворчал, сжал кулаки, подался вперед и вдруг оказался на полу. А Голова, казалось, не шевельнувший и пальцем, оскалился в звериной ухмылке:
– Я оставил тебя старшим! Так?!
– Да…
– Значит, ты обязан был проследить, чтобы Щепка сохранял ясную голову!
– Но ведь лист[19] уже закончен!
– Закончен. Но вы пили не в какой-нибудь захудалой таверне где-нибудь на окраине, а в «Мясном пироге» – на постоялом дворе, в котором останавливаются самые состоятельные купцы! Скажи-ка, кто из них захочет нанять людей, которые не умеют пить, настолько глупы, что ввязываются в драки с городскими стражниками, и при этом не в состоянии защитить даже самих себя?!
Здоровяк потемнел лицом и виновато вздохнул:
– Никто…
– Вот именно! Получается, что ты лишил нас следующего листа… Твой выбор?
Видимо, в последних двух словах был заключен какой-то скрытый смысл, так как рыжебородый приподнялся на локте и изумленно уставился на Голову:
– Круча, ты чего?
– Твой выбор, Кость!
– Да это же обычна…
– Спрашиваю в последний раз – каким будет твой выбор?!
Здоровяк нехорошо оскалился, поднялся с пола, неторопливо отряхнул испачканную одежду, снял с пояса чекан и швырнул его на ближайший стол:
– Я хочу получить заработанные деньги…
– Получишь… Вечером… – презрительно фыркнул Круча, потом посмотрел на меня и взглядом показал на брошенное оружие: – Бери, первач. Теперь он твой…
– За то, что ты тренировался, когда я отлучалась, получишь… Потом… – скользнув ко мне вплотную, тихонечко шепнула Мэй. – А пока расскажи мне о том, кто научил тебя выживать…
Глава 4
Баронесса Мэйнария д’Атерн
Шестой день второй десятины второго травника
То, что Кром думает о своем ниер’ва, я догадалась без всяких слов. И вдруг поняла, что безумно хочу знать все, что можно, о человеке, который делает из мальчишек ТАКИХ мужчин.
Меченый грустно пожал плечами:
– Справедливым, надежным, мудрым…
– А поподробнее?
…Спрашивать, зачем мне это надо, он не стал – почувствовал, что этот вопрос – лишь вершок[20], а корешок – мое желание узнать его, Крома, настолько хорошо, насколько это возможно. Поэтому дождался, пока я перестелю постель и лягу, устроился рядом со мной, зарылся носом в мои волосы и заговорил.
Удивительно, но я явственно видела все, что он рассказывает: его первую встречу с Роландом Кручей и первый лист, показавшийся бесконечным. Выматывающие тренировки, начинающиеся еще до рассвета и заканчивающиеся после заката, и ночные бдения в карауле. Первый дождливый жолтень[21], проведенный на каком-то постоялом дворе неподалеку от границы с Алатом и последовавший за ним бесконечный снежень[22], во время которого он умудрился объездить чуть ли не весь Горгот.
Жить его жизнью было жутковато: там, в прошлом, он смотрел на окружающий мир так, как будто не видел в нем ни одной светлой черты – равнодушно заступал в караул, равнодушно сменялся, равнодушно тратил заработанные деньги на оплату тренировок, постой, еду и одежду. Да, именно в таком порядке: в промежутках между листами он находил мастеров, способных научить его хотя бы одному новому движению, и покупал столько занятий, на сколько хватало денег, ночевал там, где останавливался его десяток, ел для того, чтобы выдерживать нагрузки, а вещи покупал только тогда, когда об этом напоминал Голова. Кстати, о том, что тренироваться можно не у одного Мастера Чекана, а у всех, у кого есть знания, ему подсказал именно Круча. И он же оплатил первую такую тренировку:
– …Собирайся! – в голосе Кручи звенит радость, яркая, как солнце в середине травника. Кром равнодушно оглядывает его с ног до головы и нехотя встает: раз пергамента, в котором отмечаются условия листа, не видать, значит, радость Головы вызвана не заключением нового договора.
– Бери чекан и пошли! – приказывает Роланд и по-дружески тыкает кулаком в плечо.
Кром привычно уворачивается и вопросительно выгибает бровь.
Круча морщится – видимо, еще не привык к тому, что его первач предпочитает молчать. Потом дергает себя за ус и кивает в сторону двери:
– Я договорился с мэтром Орчером, чтобы он на тебя посмотрел. Если ты ему понравишься, то он тебя погоняет десятины три-четыре…
– Зачем? – нехотя спрашивает Меченый.
– Ты – лучший ученик, который у меня когда-либо был… – объясняет Голова. – А мэтр Орчер – один из сильнейших Мастеров Чекана на всем Горготе. И способен дать тебе несравнимо больше меня…
– А лист?
– Пойдешь в следующий. Или через один – тогда, когда Мастер сочтет, что наш с ним договор выполнен…
Кром хмурит брови:
– Это, должно быть, дорого…
– Деньги приходят и уходят… – отмахивается Голова. – А друг, защищающий спину, остается…
Вообще, насколько я поняла, Голова относился к Крому, как к сыну, – учил всему, что знал сам, заставлял привыкать к ответственности и оказывался рядом именно тогда, когда тому требовалась помощь.
…На крыльях носа и лбу стоящего перед Кромом купца – капельки пота. Лицо – багровое, как закатное солнце. На шее – вздувшиеся вены и снующий вверх-вниз кадык. Пальцы правой руки, сжимающие кнутовище, мелко-мелко дрожат, а левая шарит по поясу, раз за разом ощупывая края ремешков, на которых еще недавно болтался кошель.
– Ты проклянешь миг, когда появился на свет! И ту, кто тебя родила…
Кром дергает левый кулак вместе с намотанной на нем косой[23] на себя и вбивает правый в дергающуюся куцую черную бороденку.
Хрустят ломающиеся кости. В глазах купца вспыхивает боль. А через мгновение гаснет. Вместе с сознанием.
– Ты – труп, парень! – шипит дородная баба, стоявшая одесную от чернобородого, тут же набирает в грудь воздуха и начинает верещать на всю рыночную площадь: – Грабят!!! Убивают!!! Стража!!!
Толпа мгновенно раздается в стороны и ощетинивается всем, что попадается под руку.
Меченый равнодушно оглядывается, натыкается взглядом на троицу широких, будто наковальня, дядек, от которых знакомо пахнет кузней, всматривается в их опаленные огнем лица, разводит руками, чтобы показать, что в них нет никакого кошелька, видит, как они сжимают кулаки, и мысленно усмехается – они верят не ему, а тетке!
Со стороны кожевенных рядов доносится стук сапог и отрывистые вопли «дорогу!» и «разойдись!».
Кром поднимает голову, вглядывается в море людских голов, видит несущихся к нему стражников и криво усмехается – поход за бурдюками определенно удался…
В это время толпа, стоящая ошуюю от него, раздается, и перед ним возникает слегка подвыпивший Роланд:
– Купил?
Меченый отрицательно мотает головой и показывает взглядом на лежащее у его ног тело.
Круча мгновенно трезвеет:
– Ты?
Кром кивает. И снова разводит руками, чтобы показать, что не виноват.
Голова прищуривается, одним взглядом охватывает болтающийся на левой кнут, алую полосу, перечеркнувшую лицо, и поворачивается к продолжающей орать тетке:
– Кто! Посмел! Ударить! Моего! Первача?!
Тетка прерывается на полуслове, непонимающе смотрит сначала на Крома, потом на Кручу и багровеет от возмущения:
– Он срезал у мужа кошель, а потом пытался юркнуть в толпу!!!
– Юркнуть?! Он?! – переспрашивает Роланд и начинает хохотать: – Уа-ха-ха! Юркнуть!! В толпу!!!
– Что тут смешного?! – возмущенно шипит тетка. – Я…
Тут к хохоту Кручи присоединяется сначала один из кузнецов, затем какой-то пожилой ворон[24], а через несколько ударов сердца смеется уже вся площадь.
Смех прерывается только тогда, когда к нам пробиваются городские стражники:
– Что тут происходит? Кого грабят и убивают?! Тихо!!!
– Ограбили – его… – дождавшись, пока толпа угомонится, веско роняет Роланд и кивает на бездыханное тело. Потом вытаскивает из-за нагрудника кожу[25] и показывает ее десятнику: – Перед тем как он начал возводить напраслину на моего первача и ни за что ни про что перетянул его кнутом…
У стражника округляются глаза:
Ознакомительная версия.
