Ознакомительная версия.
А в ответ – лишь тихий, чуточку напуганный стон, который почти сразу же был заглушен низким, раскатистым рыком.
Не Искра – кто-то другой, похожий на него и до сих пор прятавшийся за колодцем, одним прыжком одолел половину крохотной площади, зажатой между домами, и кинулся на меня, роняя с массивного, покрытого тусклыми неровными пластинами тела хлопья ржавчины. Я даже не успела испугаться, как наперерез этому существу кинулся рассыпающий голубые искры яркий метеор. Он сбил несущееся на меня с каким-то противным скрежетом существо, со звоном перекатился по мостовой и, наконец, подмял его под себя, не давая шевельнуться. Впрочем, ненадолго – несколько мгновений, и Искра отшвырнул противника в стену колодца и поднялся, загораживая меня собой, низко пригибаясь и не издавая ни звука. Золотое сияние почти полностью скрылось под яростным багрянцем, но и его постепенно заключала в себя холодная синева спокойствия.
Искра был готов убивать. Не из ненависти, ярости или желания отомстить. Я впервые наблюдала у него, такого порывистого и несдержанного, это спокойствие перед боем: когда ты понимаешь, что стоящего перед тобой противника просто надо уничтожить. Стереть с лица земли. Так, чтобы ничто более не напоминало о нем миру. Потому что так надо, чтобы защитить тех, кто тебе дорог.
Нечто похожее я ощутила, когда из-под земли в серое весеннее небо, затянутое тучами, поднималась ужасающая Госпожа Загряды. Меня колотило от страха, когда я пробивалась в полыхающее огнем и жаром зимовье, думая о том, что, когда сломаю наконец эту проклятую дверь, внутри я обнаружу только трупы – и никого живого. Я тряслась от ужаса, когда выбралась из ледяной реки на отмель, загребая гальку и жесткий слежавшийся песок золотыми чешуйчатыми руками и вспоминая о том, что осталось у меня за спиной за высокими каменными стенами ставшего ненавистным города.
Но в тот момент, когда я поймала посох, переброшенный мне Михеем-конокрадом, в момент, когда я начала ромалийский танец в шассьем теле, прекрасно понимая, что бежать уже некуда и что за спиной люди, которых без моей помощи ждет ужасающая по своей жестокости смерть, – тогда я была спокойна. Страху попросту не нашлось во мне места – я знала, что Госпожу Загряды надо остановить. Уничтожить, загнать обратно под землю или же усыпить – не важно. Но остановить. И тогда злость, горечь и страх стали холодными, как могильный камень, они опустились куда-то на глубину моей души, да так там и остались – ледяными тяжелыми камнями, которые я почувствовала лишь после того, как выбралась из проклятого города.
Существо, которое Искра отбросил к колодцу, тряхнуло большой головой, отчего ворох железных волос-спиц тихонечко, переливчато зазвенел, и громко, протяжно завыло. Харлекин, закрывавший меня собой, не ответил – он просто кинулся вперед, в последний момент пригибаясь, уходя от взмаха когтями и вцепляясь противнику под мышку, туда, где не было крепких доспехов, защищающих тело.
Я склонила голову набок, внимательно рассматривая Искрова противника. Странное, невесть откуда навалившееся на меня оцепенение все не проходило, я почему-то не могла заставить себя ни сдвинуться с места, чтобы помочь Искре, ни позвать на помощь. Только наблюдать за тем, как два харлекина, сцепившись, катаются по площади в сопровождении громкого металлического звона, скрежета и воя.
Они одинаковые. Искра и тот, другой, который попытался на меня напасть. Но при этом очень сильно отличаются друг от друга. Разница как между живым существом и его зыбким отражением на поверхности воды. Искра полыхал изнутри, ореол его «души» горел и переливался десятками, сотнями оттенков, тогда как второй харлекин сиял тускло, кое-где сияние было поглощено неровными пятнами с расплывчатым краем, а в середине тела зияла чернота. Как будто у него извлекли сердце и забыли вложить обратно, оставив незаживающую рану.
А может, его там и не было, этого «сердца»?
Харлекины наконец расцепились, Искра припал к земле, выгнулся дугой и резко опустил голову вниз, едва не впечатываясь лбом в мостовую. Длинные волосы-струны, в мешанине которых уже мерцали бело-голубые огоньки, напомнившие мне запутавшихся в густых зарослях осоки светлячков, взвились сплошным шелестящим веером и со странным глухим треском обрушились на спину противника тысячехвостой плетью.
Вспышка белого огня, столь яркая, что у меня перед глазами заплясали черные пятна. Искрова противника подбросило, а в ночном воздухе запахло послегрозовой свежестью. Будто бы молния ударила, вот только она оказалась порождена железным телом моего спутника.
Он все-таки запомнил, как уничтожил кэльпи на ночном лугу. Запомнил это шассье движение и сделал его именно так, как сделала бы я в змеином теле: упираясь обеими руками и основанием живота в неровную поверхность…
Сквозь залепившую уши вязкую тишину пробился тонкий противный скрип – так скрипит только пробитый металл, сквозь который продолжают проталкивать что-то большое и острое, неторопливо расширяя отверстие. Искра пошатнулся, подался назад, отступая на полшага от противника, и только тогда я разглядела странный штырь, вошедший ему в бок чуть пониже грудины. «Штырь» шевельнулся, изогнулся так, будто был живым, и резким движением вошел глубже, заставив Искру глухо взвыть.
– Хорошо, но недостаточно. – Голос второго харлекина был скрежещущим и уже совершенно не похожим на человеческий. Мерзкий, скрипучий, раздражающий слух – как будто звуки извлекало не горло оборотня, а две трущиеся друг о друга заржавленные железяки. – Как я рада, что научила тебя не всему, что умела.
Научила?
– Знаешь, недавно осознавший себя харлекин чувствует себя хуже, чем шасса в чужой шкуре. Стирается грань между родовой памятью и теми воспоминаниями, которые были накоплены во время человеческой жизни, чувства выцветают и блекнут, как дешевые краски на ярком солнце. Оборачиваясь в железное чудовище, ты приходишь в себя в другом, гораздо более взрослом теле, которое навязывает тебе совершенно иные потребности. И знаешь, что самое страшное? Нет никого, кто бы объяснил тебе, еще недавнему подростку, что с тобой случилось и как с этим жить дальше. И родовая память – плохая замена наставнику. Поэтому я отчаянно искал хоть кого-нибудь, кто поможет мне разобраться с собой, понять, кем я стал и что с этим всем делать.
– И, как я понимаю, нашел его в Лиходолье?
– Скорее, она сама меня нашла. И обучила таким тонкостям охоты на людей, о которых я даже не догадывался.
– «Она»?
– Первая любовь редко у кого бывает удачной, но запоминается на всю жизнь. Даже у харлекинов…
Так этот, второй, и есть та самая «наставница», про которую мне когда-то рассказывал Искра по дороге к Лиходолью? Та самая «первая любовь», которая навсегда остается в памяти сладкими воспоминаниями или горьким, тяжелым уроком, который пришлось выучить?
Тихий, тренькающий звук – это волосы-струны «наставницы» сплелись в тугой жгут с острым кончиком и неожиданно быстро, так, что я даже не успела увидеть это движение, ударили в горло Искры, все еще удерживающего обеими руками проталкивающийся в бок «штырь», не давая ему проникнуть еще глубже. Харлекин захрипел, но все же попытался стряхнуть с себя усевшееся на грудь железное чудовище, обросшее хлопьями ржавчины, дернулся, на свой страх и риск освобождая обе руки и одним толчком отбрасывая противницу в сторону, к колодцу.
Вот только на этот раз Искра не поднялся, оставшись лежать на мостовой и дыша с каким-то жутким бульканьем и присвистом.
Из оцепенения меня вывел именно этот звук. А еще – топот за спиной и резкий предупреждающий окрик Викториана в момент, когда оборотница встала, опираясь кривоватой, будто бы неровно сросшейся рукой с обломанными когтями на выщербленный бортик колодца, и двинулась ко мне.
Быстро. Очень быстро.
– С-с-с-стой!!
Искаженная морда харлекина с темными, кое-где стершимися железными зубами, с покореженной челюстью замерла на расстоянии ладони от моего лица. От этого существа пахло сыростью, мокрой ржавчиной и болотом, оно казалось таким тусклым, что было заметно лишь благодаря четкому контуру ореола души. Оно застыло, пристально всматриваясь в мое лицо, и я видела, как внутри него разгорается огонек-одержимость. Желание столь сильное, что было не удержать ни здравому смыслу, ни инстинкту самосохранения. Вот только этот огонек очень сильно отличался от того, что я видела у Искры или Вика. Не золотой и не рыжий – багряно-красный с фиолетовыми подпалинами.
Голод. Лютый, ничем не сдерживаемый голод, грызущий изнутри и толкающий на отчаянные поступки.
Краем глаза я заметила густую черную тень, ползущую по стене к дудочнику, появившемуся в узком переулке между домами и уже подносящему к губам свою волшебную свирельку, тонкую, как серебристый лунный луч, яркую, перемигивающуюся огоньками всех цветов радуги.
Ознакомительная версия.
