Ознакомительная версия.
В Огнеце же как в детской сказке. Овцы мирно щиплют траву. Волки лежат поодаль и даже не смотрят на легкую добычу. Если бы чуточку похуже дела обстояли, может, и можно было поверить. А так – слишком уж гладко, так не бывает.
Смеркалось. День в лиходольской степи почему-то очень быстро уступал свои права ночи: кажется, что солнце только-только коснулось горизонта нижним своим краем и прошло от силы минут десять, а ты уже едва можешь разглядеть в густой тьме собственные руки, поднесенные к лицу. Не раз и не два во время путешествия к Огнецу Вику чудилось, что солнце будто падает за горизонт, тонет, как в трясине, скрывается так быстро, словно его подгоняет неведомая сила, а темнота с востока накатывает столь стремительно, что поневоле начинаешь верить в «проклятую землю». Раз уж даже солнце не торопится задерживаться здесь по вечерам, видать, и в самом деле место нехорошее.
Вдоль городской стены уже зажигали первые фонари, когда взгляд дудочника зацепился за хрупкую фигурку, неподвижно стоящую у каменного зубца на самом верху. Ветер теребил подол яркой ромалийской юбки, и даже снизу, с улицы, был слышен тонкий перезвон колокольцев, нашитых на широкую оборку. Шассе, похоже, тоже нравились вечерние прогулки в гордом одиночестве.
– Мия?
Девушка наверху вздрогнула и обернулась, неловко пытаясь отвести от лица непослушные, растрепанные порывистым ветром и остриженные по плечи волосы. Все-таки избавилась от своих дурацких косичек, на которые он уже не мог смотреть без содрогания – слишком уж хорошо ему врезалась в память эта прическа, которую носила Голос Загряды.
– Можно составить тебе компанию?
И зачем он об этом спросил? Нет бы кивнуть в ответ на приветствие и идти по своим делам, но шасса уже махнула ему рукой, указывая на неприметную в сгущающихся сумерках каменную лестницу, ведущую на стену. Пришлось нарочито медленно подниматься, не забывая при каждом шаге припадать на больное колено и усилием воли стараясь задушить невесть откуда взявшееся волнение.
Она ждала его, прислонившись спиной к широкому каменному зубцу. Золотые змеиные глаза постепенно тускнели, затягиваясь непрозрачной пленочкой, пока не превратились в слепые, ничего не выражающие бельма. Только тогда шасса глубоко вздохнула, передернула плечами, будто сбрасывая невидимый груз, и оттолкнулась от стены, поворачиваясь лицом к Викториану.
Что же она такое увидела там, в степи, если предпочла остаться с незрячими человеческими глазами?
– Странно тебя видеть одну, без твоего ручного чудовища. – Змеелов подошел ближе и оперся плечом о стену. Жутковато смотреть в неподвижное, напряженное лицо Голоса Загряды со столь близкого расстояния. Очень хочется выхватить клинок из трости и рассечь это пугающее лицо пополам. Но нельзя: теперь в этом «домике» совершенно иная хозяйка. – Он хоть оклемался?
– Почти. – Шасса отвечала устало и как-то не слишком охотно. – Искра только пару дней назад сумел вернуться в человеческий облик. До того раны не позволяли.
– Даже так? – Вик с изумлением присвистнул. Ему казалось, что для харлекина дырка в боку и полтора десятка небольших порезов – мелочь и что железный оборотень довольно быстро придет в себя после той драки, а поди же ты. Странно, ему от орденских палачей в свое время сильнее доставалось. – Я думал, что его колотая рана даже в постель не уложит.
– Я тоже так думала. – Мия покачала головой и уселась на пыльный деревянный ящик, стоящий у стены. – Но у него только снаружи была небольшая аккуратная дырка. А внутри… знаешь, там некоторые… детали словно нашинковали. Мелко-мелко так. Я руку туда сунула, чтобы помочь как-то… залечить, собрать, соединить, а у него там… просто каша. – Ее передернуло, тонкие пальцы переплелись, судорожно сжались. – Я не знала, что харлекины могут свои волосы сначала свить в жгут, а потом… наверное, когда она пробила Искре броню, каждый такой «волосок» стал действовать отдельно и кромсать все, до чего дотягивался.
– Полагаю, твой друг об этом тоже не знал, – мягко произнес дудочник, присаживаясь рядом с шассой на ящик и осторожно накрывая ладонью ее стиснутые холодные пальцы. – Но он же выкарабкался.
– Выкарабкался, – согласилась девушка, будто бы не заметив жеста музыканта. – Если бы вышел на охоту, то давно бы выздоровел. Но он не захотел.
– Интересно почему?
И ведь в самом деле – интересно. Чараны, которых Змейка упорно зовет харлекинами, – прирожденные хищники. Они не упускают случая добить слабого или больного, поживиться «впрок», да и просто погонять «добычу» в свое удовольствие. Это стремление к охоте у них в крови, и инстинкт этот лишь усиливается, если железный оборотень голоден, а уж тем паче – серьезно ранен. А придумать ранение серьезней, чем «внутренности в кашу», довольно трудно. Любой лекарь, да даже его ученик, прекрасно знает, что гораздо проще вылечить аккуратный, ровный разрез от меча или ножа, чем рваные раны, нанесенные диким зверем или нежитью. Потому что пока соберешь воедино все эти лоскутки-лохмоточки, в которые превратилась податливая человеческая плоть, пациента можно будет уносить на кладбище.
Так почему же этот харлекин, по приказу шассы вытаскивавший людей из леса щупалец в Загряде, отказал себе в самом доступном и легком способе исцеления? Ведь запрет на убийство действует только в городе, а выйдешь за стену – и кормись сколько хочешь. Насколько охотничьего умения и удачи хватит.
– Сказал, что в этом нет необходимости.
Вик ничего не ответил, только еле слышно усмехнулся.
Это что-то новенькое. Может, Огнец так действует на своих весьма необычных жителей, что волки и в самом деле могут спокойно лежать рядом с пасущимися овцами? Разумеется. А еще свиньи отращивают крылья и летают по небу, если им скармливать птичьи перья два раза на дню.
Молчание затягивалось. Шасса сидела, сгорбившись, подобно древней старухе, и смотрела перед собой пустыми глазами. Устала. Нечеловечески, невозможно устала – для того чтобы это понять, особых талантов не нужно.
– Мия, а я ведь тебя так и не поблагодарил. За снятие проклятия.
Она вздрогнула, повернула голову на звук.
– За это не благодарят. Не у ромалийцев. Просто постарайся не растрачивать попусту жизнь, которую было не так уж и просто сберечь. Этого будет вполне достаточно.
Снова молчание. Тяжелое, напряженное.
– Мия, а почему ты сейчас незрячая? – невпопад поинтересовался дудочник. – Тебе ведь нет нужды прятаться в этом городе.
Девушка неожиданно запрокинула голову назад и расхохоталась. Отчаянно, громко, обхватывая себя руками за плечи, и казалось, что этот нездоровый, истеричный смех вот-вот перейдет в рыдания.
– Ты даже не представляешь, что я теперь вижу! Что могут видеть эти глаза!
– Не представляю, – спокойно согласился Викториан, осторожно кладя ладонь на затылок девушки. – С удовольствием бы посмотрел, но не могу. Не дано.
– С удовольствием? Ты – с удовольствием?!
Смех прекратился так внезапно, будто бы его обрубили тяжелым лезвием меча. Шасса медленно повернулась к нему, сверкая золотыми глазами с черной трещиной вертикального зрачка на бледном, осунувшемся лице.
– Значит, ты хочешь посмотреть на мир моими глазами? – В голосе у нее прорывается недовольное, раздраженное шипение, кожа на правой щеке морщится, грубеет, порастая золотой чешуей с острой янтарной каемкой. Злится, мелкая зараза.
– Ага, всю жизнь мечтал, – иронично протянул дудочник, отодвигаясь подальше и как бы невзначай перекладывая трость поудобнее, так, чтобы в случае чего успеть выхватить клинок. Долги долгами, симпатия симпатией, а вот жизнью рисковать не хотелось. Слишком много на своем веку он повидал случаев, когда люди годами жили бок о бок с нечистью, заключали договора, а то и брачные союзы и свято верили, что милая девушка с ипостасью дикого зверя или жаркий любовник, навещающий долгими зимними вечерами, не причинят вреда. Забывали, что рядом находится не человек, а нелюдь, подверженная неожиданным приступам ярости и кровожадности. А когда вспоминали, то было уже слишком поздно. И через несколько дней на казнь вели ту самую милую девушку, перекинувшуюся в огромную рысь в пылу ссоры и загрызшую подозреваемого в неверности супруга. Или прибивали кольями к земле тело недавнего любовника молодой вдовушки, не рассчитавшего силу и случайно свернувшего шею своей возлюбленной. Случаев много, и везде причины были разные, но итог всегда один: нелюдь рано или поздно нападала. И почти всегда убивала того, кто слишком ей доверился.
Вот и сейчас музыкант смотрел на златоглазую девицу с неровной дорожкой чешуи на щеке, больше напоминающей причудливое кружево, и ощущал в себе пустоту. Ничем не нарушаемый белый шум, густой туман, заполняющий его изнутри и скрывающий все эмоции, все ощущения. Если бы она качнулась к нему, ощерила длинные змеиные зубы или потянулась когтями, он применил бы меч, даже не задумываясь. И не сожалел бы потом. Скорее всего.
Ознакомительная версия.
