Радикальные намерения Марата испарились сразу после того, как девушка взяла его за руку, посмотрела в глаза и грустно улыбнулась.
– Пора, Марат. Сейчас я запрограммирую Процессор на нужный временной диапазон. Постараюсь, чтобы ты вернулся в ту самую точку, откуда начал свое путешествие.
– Уверен, что у тебя это получится, – Вербицкий обнял девушку. – Почему все так четко в теории и так глупо, страшно и несправедливо на деле? Я прошел через тридцать лет, чтобы встретить тебя. Я выполнил свою миссию. Неужели не заслужил права остаться с той, кого люблю?
Вместо ответа Вертенда впилась в губы Вербицкого поцелуем. Он почувствовал, что щеки девушки мокры от слез.
– Любимый мой, – всхлипывая, прошептала она. – Я готова отправиться в прошлое, чтобы быть с тобой. Однако не ты, не я не вольны распоряжаться собой. Я – Хранительница Времени, а ты – человек, чье появление изменило ход событий. Если мы останемся вместе, это будет сродни взрыву мощнейшей временно́й бомбы. Нарушения будут необратимыми. Ах, о чем это я… Все это уже было сказано. Цветок. Наша ромашка осталась у тебя?
– Да.
– Хорошо. Пусть она напоминает тебе о Вере из две тысячи сорок первого года. Той, что всегда будет любить тебя и всегда ждать. О самой несчастной девушке на Земле…
Марат сунул руку в карман джинсов. Вытащил ромашку. Полевой цветок, невесть как выросший на обочине заброшенной лесной дороги. Увядший символ их любви.
Сопротивляться неизбежному было бессмысленно. Вербицкий на ватных ногах пошел к Процессору. Как ненавидел он сейчас бездушную, поломавшую его жизнь машину! Сейчас время представлялось ему в виде некой трясины, всасывающей в себя все эмоции и переживания людей. Законы мироздания суровы и жестоки. Так для кого же они созданы и кто их установил? Бог? Тогда это не дедушка с седой бородой патриарха, а некий маньяк, которому нравится мучить тех, кого он называет своими чадами…
Перед тем, как занять место в капсуле, Вербицкий нежно коснулся ладонями щек Вертенды.
– Не надо плакать. Иначе и я сейчас зареву, как теленок.
– Я… Я постараюсь.
Старания Веры успехом не увенчались. Когда Марат вошел в капсулу и опустил голову на мягкий подголовник, плечи девушки содрогнулись от рыданий. Чтобы хоть как-то успокоить любимую Вербицкий улыбнулся.
– Слушай. А ведь тридцать лет не так уж и много. Я доберусь до тебя своим ходом, ничегошеньки не нарушая. Как встретишь старичка, из которого будет сыпаться песок?
Девушка не оценила шутки. Подавив рыдания, она подошла к компьютеру Процессора, занялась его настройками. Вербицкий стиснул зубы. Все. Решено окончательно и бесповоротно. Он отправляется в свое время и раз уж ничего нельзя изменить, то может быть… Павлик! Они должны встретиться еще раз. Время отобрало у него единственную любовь. Оно не сможет отказать ему в такой малости!
– Вера, а можно мне немного свернуть дороги? Хотелось бы встретиться с одним мальчишкой. Как раз в том месте, куда ты зашвырнула Бельского…
– Это можно, – пальцы Вертенды забегали по кнопкам и клавишам. – Только у тебя будет пять минут. Не больше. Ну, вот все и готово.
Девушка подошла, чтобы захлопнуть крышку капсулы. Выражение ее лица испугало Марата. Она не сказала ему всего, что знала!
– Вера, – голос Вербицкого дрожал. – Видишь, я больше не упираюсь…
– Вижу…
– Скажи честно: мы больше не встретимся? Ты что-то знаешь об этом?
Девушка захлопнула крышку. Щелчок магнитного замка прозвучал, как выстрел. Вера положила ладонь на прозрачный пластик.
– Да, любимый, знаю. Нам не суждено больше увидеться. Береги цветок. А я… Я до последней минуты буду видеть твое отражение в глазах нашего ребенка…
– Что?! Что ты сказала?!
Вербицкий ударил кулаком в пластиковую крышку. С такой силой, что если бы не треснул пластик, треснул бы кулак. Марат ожидал вспышки боли, но рука его не встретила сопротивления. Он опоздал. Вихрь времени унес соломинку по фамилии Вербицкий из главного зала Великого Октаэдра к далеким берегам его настоящего дома. Марат испытал странное ощущение. Пустота. Никаких сожалений о потерях, никакой боли. Через минуты, часы, дни и года летел не человек, а его бестелесная оболочка. Подголовника больше не было. Не было ничего вообще. Вербицкий парил в невесомости.
На этот раз он понимал, что происходит и прислушивался к ощущениям. Кроме расширения кругозора это помогало отвлечься от мыслей о Вертенде и ее последних словах.
Легкое головокружение. Хоровод разноцветных звездочек перед глазами и что-то похожее на легкий ветерок. Звездочки упорядочили свое хаотичное движение, слились в сверкающий круг. Один, второй. Концентрические окружности образовали подобие бесконечного коридора. Он втягивал Вербицкого внутрь себя. Веки его отяжелели и опустились. Марат был готов погрузиться в сон, когда почувствовал легкий толчок. Ощущение невесомости исчезло. Он чувствовал ногами что-то мягкое и теплое. Песок. И леска в руках. Вербицкий открыл глаза. Солнце превращало воды Днепра в расплавленное золото. Пахло водой и разомлевшим от жары лугом. Даже песок источал своеобразный аромат.
С годами, когда начинаешь мыслить все рациональнее и рациональнее, то перестаешь улавливать эти запахи. Атрофированное обоняние не может в полной мере ощутить того, что называется терпким запахом детства.
Марату повезло. Судьба, так сурово обошедшаяся с ним, подарила ему шанс вновь очутиться в сказочной стране, вернуться в которую не может никто…
Плеча Вербицкого коснулась мокрая рука.
– Ну, извини… Я же не знал, что так выйдет. Марат, весь день впереди. Мы еще поймаем много рыбы. Обязательно.
Вербицкий обернулся на знакомый голос. Перед ним стоял смущенный Павлик. Мальчик, в синих плавках с маленьким золотистым якорем. Пацаненок, которому оставалось жить меньше часа, пытался выпросить прощения за свою необдуманную выходку.
Марат улыбнулся, шагнул к Павлику, крепко обнял его и шепнул в ухо:
– Чего уж там… Конечно поймаем. Что там день? У нас впереди целая жизнь.
– Правда, не злишься? – Ладеев с подозрением посмотрел Марату в глаза. – Рыбина-то большая была…
– А у нас донки тоже не маленькие. До вечера еще уйма времени.
– Хорошо, – Павлик улыбнулся. – Тогда я минут на двадцать домой. Бате обещал.
– Лети. А я пока наживку сменю.
– Договорились, Марат!
Вербицкий не стал смотреть вслед уезжавшему в вечность другу. Хотел запомнить его улыбающимся. Повернулся лицом к реке. Позади несколько раз чихнул и завелся двигатель газовой «Риги». Небо потемнело. На зеркальной глади Днепра появилась рябь. Порывистый ветер пригнал черные тучи. На песок упали первые капли дождя. Громыхнул гром.
Марат почувствовал уже знакомое ощущение невесомости. Прикрыл глаза. Удаляющийся рокот двигателя возвратился уже другим звуком – стуком вагонных колес. В лицо ударили тугие струи ливня. Шум поезда затих вдали. Вербицкий увидел здание вокзала. Все правильно. Пять минут, проведенные с Павликом не пропали бесследно. Он опоздал на поезд, но ничуть об этом не жалел.
Утром Марат чувствовал себя не то, чтобы бодро, но вполне сносно. О бессонной, проведенной в тягостных размышлениях ночи, говорили лишь темные круги под глазами. Усевшись за рабочий стол, Вербицкий приподнял стекло и бережно положил под него засохшую ромашку. Перед уходом на работу он осмотрел себя в зеркале. Кроме едва заметных белых рубцов на лбу и плече, цветок был единственным материальным доказательством его пребывания в будущем.
В коридоре послышался стук каблучков. В кабинет заглянула бухгалтерша Людочка.
– Марат, а ты почему не в Минске?
– Вчера не получилось. Неотложное дело. Сегодня поеду.
– Имей в виду: командировочные выплачу, только если предъявишь железнодорожные билеты. Достань их как хочешь.
– Нет проблем. Я и поеду на поезде. Чего уставилась?
Людочка поспешно ретировалась. Наверняка побежала разносить по редакции весть, что Вербицкий изменил свое отношение к железной дороге.
Решая с чего начать рабочий день, Марат развернул газету «Беларусь сегодня». Эта толстое и солидное на вид издание особой популярностью в редакции не пользовалось. Другие газеты хранились в кабинете редактора, а экземпляры «БС», с ее громадным тиражом, валялась, где не попадя. Вербицкий взглянул на передовицу, горько улыбнулся и прочел вслух первые предложения статьи:
– Главным национальным достоянием Беларуси является стабильность, которой мы, несмотря на все трудности, достигли и которую не позволим нарушить ни внешним, ни внутренним врагам.
