– Удержусь, – пообещал Купидон, усмехаясь прищуренными глазами.
– Удержишься… Кто недавно новенькой груди шилом истыкал?..
* * *
Елисеев и Кардинал спустились во внутренний двор особняка, называемый Чистым, потому что сюда допускались только охранники, особо проверенная прислуга и персоны, приближенные к хозяину. С тех пор как Ростислав Юлиевич окончательно переехал в Елисеевку, рабочие, заканчивающие отделку особняка, занимались своим делом исключительно под присмотром охраны.
Ступая необычно размашисто и сильно кренясь вперед, точно ежесекундно собираясь прыгнуть, Елисеев подвел Мазарина к одноэтажной хозяйственной пристройке, стилизованной под древнерусскую избу. Откинув простой тяжелый засов, Ростислав Юлиевич открыл дверь.
Кардинал аж отшатнулся – так резко ударила ему в нос вонь застоявшегося многодневного водочного перегара. Что-то ворочалось, глухо поскуливая, в темноте помещения, что-то живое… Щелчок выключателя – и тьма рассыпалась сотней черных драных котов, что тут же брызнули вон из помещения и исчезли, слившись с наружными предночными сумерками.
Пристройка оказалась заставленной рабочими инструментами, ведрами с раствором, носилками и прочими подобными вещами. В углу на куче тряпья слабо копошилось какое-то существо… грузное, покрытое обрывками одежды, неимоверно грязное и источающее чудовищную вонь. Рядом с этим существом на покрытом толстым слоем нечистот дощатом полу стояла миска, наполовину наполненная водой, в которой плавали размокшие куски хлеба. Кардинал даже не сразу понял, что это существо в углу – человек.
– Познакомьтесь: Виктор Гогин, – довольный произведенным эффектом, представил человека Мазарину Ростислав Юлиевич. – Между прочим, самый настоящий писатель. Творит под псевдонимом Афанасий Ярый. Как тебе, а? Видел когда-нибудь настоящих писателей? Вот они, оказывается, какие…
– А что он тут делает? – задал Кардинал тот самый вопрос, который на его месте задал бы всякий.
– Отдыхает, – ухмыльнулся Елисеев. – Как ведь дело-то было… Ты, пока у меня делами внешней, так сказать, политики занят был, в моем имении внутренний конфликт созрел. Поймали этого голубчика, когда он, на Чистом дворе работая, в дом забрался и спрятался там. Да как спрятался! Бригадиры его по всей территории ищут, уже и охрану подключили, а он, проныра, по моим комнатам ползает. К девкам добрался! Те визг подняли, охрана его и скрутила.
– Мне ничего не сообщали, – нахмурясь, сказал Кардинал.
– А я не велел сообщать. Он в мой дом пролез, значит, я сам с ним и разберусь.
Писатель Виктор Гогин кое-как, трясясь и оскальзываясь, уселся на корточки. Он сидел, опасно покачиваясь, часто моргая сильно заплывшими, красными глазами, силясь рассмотреть вошедших. Кисти рук его, как громадные грязные пауки, блуждали по коленям. Лицо Гоги, опухшее, багровое, заросшее щетиной, мелко подергивалось.
– Видно, сюжет для нового опуса здесь искал, – продолжал объяснять Елисеев, – а заодно и кое для какого другого произведения. Когда его ко мне притащили, молчал, только глаза пучил с перепугу. Я ему выпить предложил, может, думаю, язык развяжется. А в том случае, если не развяжется, планировал его Купидону передать. Тот из молчунов болтунов очень резво делает. А наш служитель муз, как опрокинул пару стаканов вискаря, моментально осмелел. Орать начал: мол, я все, что здесь увидел, непременно до сведения общественности донесу. Чтобы все узнали, дескать, каков на самом деле известный предприниматель и меценат Ростислав Юлиевич Елисеев. Веришь ли, бросаться на меня стал… Правда, недолго буйствовал. Всосал бутылку и захрапел…
Гога, очевидно, вот только сообразил, кто пришел к нему. Замычал что-то, вытянув руки к Елисееву и Кардиналу, пополз… и упал ничком уже через пару метров, смешно вывернув ноги.
– Не стал я его Купидону отдавать, – говорил Ростислав Юлиевич, – мне другое забавным показалось. Пытался он мне нагадить? Пытался. Должен я его наказать? А как же!.. А тут и наказание пришло на ум очень удачное…
Гога снова закопошился, приходя в себя. С великим трудом перевернулся на спину, открыл рот, хрипло дыша… Елисеев, прервав речь, шагнул к настенной полке, где в ряду банок с краской стояла початая бутылка водки. Взял бутылку и, приблизившись к лежащему Витьке, стал лить водку прямо в его разинутый рот. Гога забулькал, зафыркал, натужно задергал кадыком, пытаясь увернуться от струи, бьющей ему в лицо. Ростислав Юлиевич опорожнил бутылку и швырнул ее в угол. Потом ногой повернул голову Гоги вбок. Изо рта Витьки плеснул ядовито пахнущий фонтанчик.
– Граммов сто принял, – удовлетворенно прокомментировал Елисеев. – На пару часов хватит… А потом процедуру надо будет повторить. Так, о чем я? Ага, о наказании. Помнишь, как у Данте, в «Божественной комедии»?
Стукнула дверь. В проеме ее застрял, растерянно комкая в руках объемистый целлофановый пакет, здоровенный мужик – белобрысый, белокожий, весь какой-то неприятно выцветший, с розоватыми круглыми глазами – про таких говорят обычно: «в погребе рос». Видно, в том погребе, где рос белобрысый, располагался еще и склад стероидов, ибо мужик был поистине исполинских размеров. Кардинал знал его: белобрысый имел прозвище Снежок и состоял на должности одного из личных телохранителей Елисеева. Среди прочих охранников, подчиняющихся уже лично Руслану Карловичу, о невероятной силе Снежка ходили легенды. Когда-то на дружеском поединке он искалечил схватившегося с ним подчиненного Кардинала – несчастного того парня с проломленной грудной клеткой и измятым, будто консервная банка, черепом, мигом доставили в город, в больницу, объяснив увечья несчастным случаем. Пострадавший выжил, но навсегда остался прикованным к инвалидному креслу овощем. Впрочем, Елисеев положил его семье немалую пенсию…
– Ты где ходишь?! – рявкнул на Снежка Ростислав Юлиевич. – Ты зачем здесь поставлен?!
– Так я… на минутку отошел только… – невнятно промямлил Снежок (он выжевывал слова, будто кашу). – Кончилось это самое… я и пошел за добавкой…
Он поставил звякнувший пакет на пол и стал доставать из него одну за другой бутылки с водкой. И складывать на полку, где стояли банки с краской.
– Посмертное возмездие по грехам усопшего, вот как было у Данте, – снова заговорил с Кардиналом Елисеев. – Любил наш покойный выпивку, так вот теперь ее у него будет – хоть залейся…
– Так этот… писатель, вроде как, еще живой? – заметил Руслан Карлович.
– То, что он пока двигается, гадит и воняет, вовсе не значит, что он – живой, – рассмеялся Елисеев. – Ты посмотри на него! Настоящие трупы, и те достойнее выглядят. Недолго ему осталось. Еще три-четыре дня такого марафона, и клиента можно будет отправлять на какой-нибудь вокзал… под лавочку. Где он благополучно и дозреет до желаемого мною состояния. И ни одна экспертиза ничего подозрительного не покажет. Опился до посинения и помер… Так зачем мы, бишь, сюда пришли? Ах, да…
Елисеев вытащил из кармана пистолет и протянул его рукояткой вперед Кардиналу:
– Держи.
– Зачем? – настороженно поинтересовался тот, принимая оружие.
– Избавь горемыку от страданий, – попросил Ростислав Юлиевич. – Ну?
Кардинал пожал плечами, покрутил револьвер в руке… оглянулся на тупо моргающего розовыми глазами Снежка.
– Вы же, Ростислав Юлиевич, для этого… Гогина другую участь уготовили, – сказал Кардинал. – К чему мараться?
– Боишься?
– Боюсь?.. Нет, – ответил Руслан Карлович, кажется, стараясь, чтобы голос его звучал искренне. – Чего мне бояться? Просто не хочу.
– Врешь. И что не боишься, врешь. Уж мне ли не знать, кто ты таков на самом деле… И что не хочешь – врешь. Любому человеку интересно попробовать лишить жизни подобное ему существо, – убежденно выговорил Елисеев. – Иначе не были бы так популярны книги и фильмы… изобилующие убийствами. Ну-ка, дай сюда… – он отобрал револьвер у Кардинала и передал его Снежку. – Шлепни этого лоха, – приказал Ростислав Юлиевич.
Верзила, не колеблясь, щелкнул предохранителем, взвел курок и направил дуло в затылок мычащего ничком на полу Витьки Гогина…
– Стоп! – воскликнул Елисеев, и Снежок, нимало не удивившись такому повороту событий, поднял револьвер дулом кверху.
Ростислав Юлиевич громко рассмеялся.
– Верни, – приказал он Снежку и, взяв у того пистолет, снова положил его в карман. И повернулся к Кардиналу.
– Я так полагаю, вы хотели мне проиллюстрировать какую-то мысль? – осведомился Руслан Карлович. Под ложечкой у него остро подсасывало, но внешне он сохранял спокойствие.
– Правильно полагаешь, – кивнул Ростислав Юлиевич. – Пойми одну штуку: каждый человек изначально всемогущ. Все, что он ни пожелает – всего он способен достичь. Для этого ему требуется только лишь одно – побороть внутренний страх. И все! И все, понимаешь?! – последнюю фразу Елисеев прокричал ставшим вдруг неестественно резким, каким-то вороньим голосом. – Но так силен этот страх, что преодолеть его у людей не выходит. Желания обуревают всякого, а кому доступно их осуществить?.. Никому. Чего бы ты хотел? – неожиданно крикнул он на Снежка.
