Ознакомительная версия.
На этот раз я обернулась. Окинула взглядом стражников – в ком-то вспыхнула тревога, смутное беспокойство плеснуло пурпуром на «ореол души», кто-то встретил мой взгляд с привычным ко всему равнодушием, – нехорошо оскалилась и переступила границу города, оказываясь за воротами.
Пыльная дорога петляла, огибала берег Соленого озера, с которого несло водорослями и влажной духотой, и устремлялась за невысокие горы, почти лишенные растительности. Нам туда – вначале на север, а потом на восток, до самого горизонта. То, что я вижу там, в вышине, едва зайдет солнце, не даст сбиться нам с пути и уж точно не даст позабыть о цели этого путешествия.
Сделать так, чтобы этот уродливый нарост на ткани мироздания пропал…
– Мия, если хочешь избежать погони, лучше нам поторопиться. – Теплая, изящная ладонь орденского музыканта осторожно тронула меня за плечо. – Если бы Катрина была одна, я бы сам предложил подождать ее в тихом местечке и даже помог сделать мир чище, но она пришла с компанией. Взяла себе в помощники такого же сумасшедшего охотника, как и она сама, разве что гораздо более умелого. Выстрел из его пушки ты не отразишь.
– Значит, уйдем другой дорогой, – пожала плечами я. – А про второго охотника расскажешь чуть позже, когда мы будем далеко отсюда.
– Они наверняка верхом. – Вик ускорил шаг, чтобы идти вровень со мной. В ореоле его души подрагивало беспокойство, тщательно скрываемое за привычной маской невозмутимости. – А Ризар, едва узнает, что ты шасса, не задумываясь, загонит не одного коня, чтобы достать тебя как можно раньше. Пешком мы от них не уйдем, надо искать лошадей.
– Друг мой, – нарочито ласково пророкотал харлекин, с силой роняя тяжелую ладонь на плечо дудочника так, что тот пошатнулся и с трудом устоял на ногах, – ты не забыл, что говоришь с ромалийской лирхой, которые, как известно, бывшими не бывают? Есть у них в запасе тайная тропа лишь для избранных, по которой можно уйти далеко-далеко, хоть на край света – и всего лишь за семь коротких шагов. И пусть твоя чокнутая баба гадает, в какую сторону унесла нас нечистая сила, – следов-то за нами не останется, прервутся там, где начнется дорога берегинь. А степь велика и опасна, пускай рыщут эти голодные до чужой крови орденские псы, – а у нас со Змейкой есть другое дело. Долг нам отдать надо. За твое избавление, между прочим.
– Обойдем озеро, – торопливо прервала я Искру, видя, как беспокойство Викториана сменяется глухим раздражением. – Поднимемся на гору, и там я уведу вас обоих по дороге берегинь. Но хорошо бы подняться повыше – мне нужен ориентир, к которому я смогу вас провести, хотя бы примерно, иначе собьемся с пути.
Мы свернули с дороги на узкую тропку, извивающуюся меж мелких, обожженных солнцем желто-серых камней подобно змее, когда вдалеке, у самых городских стен, показалось едва заметное, быстро приближающееся облачко пыли.
– Что-то очень уж они скоро, – разочарованно проговорил дудочник, вешая трость за ременную петлю на пояс и вытягивая из-за пазухи кожаный чехол на прочной цепочке. – Видать, тоже взятку дали.
– Змейка? – не оборачиваясь, спросил Искра, снимая с моего плеча сумку и вешая ее на локоть. Лицо у харлекина оставалось спокойным, но в глазах уже разгорались тревожные, пугающие морозные огоньки.
– Я справлюсь.
Хорошо, что мы не успели подняться высоко, туда, где для моего танца было бы уже слишком мало места. Впрочем, когда бы это смогло помешать ромалийской лирхе? Харлекин правильно сказал – бывшими мы не становимся.
Этот танец, этот звон колокольчиков на многорядных браслетах, тепло, поднимающееся от земли, вольный ветер, бьющий в лицо и оставляющий на губах привкус пыли, – все это въедается в кожу, кости и даже душу и остается с тобой навсегда. Не выбросишь из памяти эту мелодию, не забудешь голос, что выводит песню про дорогу дальнюю, дорогу трудную. Скрипка, играющая даже в проливной дождь. Запах промокшего войлока и дыма от костра. Горячая похлебка с чечевицей в грубой глиняной миске с отбитым краем. Добродушный хохот Михея-конокрада, ласковый, размеренный голос лирхи Ровины. Первый танец по земле, заметенной снегом, и на раскаленных угольях. Газовые фонари Загряды, усталые лисьи глаза на человечьем лице…
Звуки, запахи, голоса, прикосновения – все бережно сохранила моя память, ничего не оставила забвению. Лирха не может уйти из табора, потому что табор всегда остается с ней. В каждом повороте дороги, в каждой искре, отделившейся от большого костра, в мимолетной улыбке и душевной песне…
Я танцевала на узкой каменной тропе, а мне казалось, что я пляшу на крохотном пятачке между дорожным костром и крытыми фургонами, стоящими полукругом. Что мне подыгрывает чья-то скрипка, а колокольчики на моих браслетах звенят все громче и уверенней, разрезая воздух невидимыми хрустальными льдинками. Посох в моих руках вращался, как веретено, дрожал, как стрелка компаса, неудержимо показывающая на восток вместо севера.
Мне не нужно подниматься на вершину горы, чтобы направить дорогу берегинь туда, куда захочу. Мне достаточно лишь воссоздать в памяти то пугающее своим отвратительным величием видение, чтобы, пройдя семь шагов, оказаться очень близко к цели.
Посох с гулким, протяжным стуком ударяется о твердую землю – и его узкая длинная тень превращается в длинную ленту, лежащую через объятое туманом «берегинье царство». Искра толкает на эту дорогу Викториана, что-то говорит мне, указывая в сторону Огнеца, но я не слушаю. Я отсчитываю про себя шаги дудочника, идущего по незнакомой, чуждой тропе. Четыре удара сердца – два пройденных шага.
Харлекин следующий. Он ступает на дорогу, но не идет по ней. Ждет меня у самого ее начала, протягивает длинную руку с крепкими сильными пальцами, но я лишь качаю головой. Мне надо пойти последней – и самой. Не опираясь ни на чью руку, чувствуя, как пятки щекочут извивы тумана, как дорога дрожит и виляет под ногами, будто бы стараясь меня сбросить, заставить сделать неверный шаг.
Идти последней и не дать дороге берегинь исчезнуть – обязательство каждой лирхи.
И я ступаю на эту зыбкую, прогибающуюся под моим весом серебряную ленту, туго натянутую над бесконечной пропастью, в последний момент ощутив пулю, которая должна была пробить мне голову, – но прошила лишь пустоту. Посох в моей руке дрожит и угрожающе потрескивает. Под пальцами я чувствую постепенно углубляющиеся трещины. Следующего перехода посох Ровины уже не выдержит – слишком уж серьезным испытаниям он подвергся в последнее время. Я чувствовала, как искра, вложенная в этот ставший теплым и почти живым кусок дерева еще молодой лирхой Ровиной, постепенно угасает. Умирает, уходя вслед за своей создательницей.
Еще шаг.
Впереди призраком маячит широкая спина харлекина. Шагов Викториана уже не слышно – он уже на той стороне. Скорее всего, пытается понять, куда нас завела эта тайная ромалийская тропка, и наверняка ругает меня на чем свет стоит, а иначе отчего у меня так отчаянно начинают гореть уши?
Дневной свет, режущий глаза, успевшие привыкнуть к полумраку «берегиньего царства», мужские голоса, спорящие на повышенных тонах. Тайная тропа пропала за моей спиной – и сразу же на меня навалилась удушливая полуденная жара, сопровождаемая раскаленным южным ветром.
– Где мы?
Викториан перестал что-то доказывать Искре и глубоко вздохнул, обращаясь уже ко мне. Разобрать же, что говорит мне человек с пульсирующим всеми цветами радуги «ореолом души», я смогла не сразу – как будто я ненадолго утратила способность воспринимать человеческую речь и, как прежде, еще будучи молоденькой шассой, слышала лишь неприятное, отрывистое тявканье вместо переливчатого, плавного шипения.
Но одно слово я все-таки разобрала.
«Лихоборы».
Каждому человеку, который желает стать орденским служителем, необходимо пройти обучение. Если хочешь быть змееловом, то недостаточно просто уметь без ошибок играть на дудочке или стрелять из именного револьвера по движущимся мишеням. Нужно знать, где искать нелюдь, учиться ее распознавать в человечьем виде, не прибегая к волшебным инструментам, изучать повадки, а иначе первый же самостоятельный выход «в поле» может оказаться последним.
Потому и учили их, вчерашних мальчишек, как распознать в стогу сена гнездо мелкой хищной твари, портящей домашний скот, как отыскать на заброшенном кладбище могилу, из которой поднимается мертвец, и как избегать встреч с теми, кто тебе пока что не по зубам. Вот только чего взять с подростков – ума еще не нажили, опыта жизненного тоже, зато дури и отваги хоть отбавляй. Таким очень тяжко было вдолбить в голову, что дудочника или ганслингера в первую очередь оберегает наблюдательность, во вторую – осторожность и лишь в третью – умение обращаться с оружием или музыкальным инструментом. И если с наблюдательностью у мальчишек, выросших на улице или проживших всю жизнь в окружении родственников, в любой момент готовых убрать «лишних» наследников, было все в порядке, то вот бдительности жизнь их не научила.
Ознакомительная версия.
