Ознакомительная версия.
Именно таких юных бунтарей, которые по глупости своей считали, что море им по колено, а любая нежить по зубам, и водили на особые «дополнительные семинары». Там храбрящимся мальчишкам очень доходчиво и объясняли, что пока они не змееловы и не ганслингеры, а всего лишь вкусное мясо для тех, кто считает людей изысканным деликатесом и просто легкой добычей. Тем же, кто не верил в такую нелицеприятную для самомнения правду жизни, и предстоял спуск в подвал орденского училища, где проходили практику ребята лет на пять-шесть старше.
Викториан стоял под палящим степным солнцем у аккуратной шильды, прибитой к невысокому столбу прямо перед высоким земляным валом, крепким, как камень, и таким же надежным. Дверь только подкачала – деревянная, на ржавых массивных петлях, открывающаяся внутрь. Зато так плотно подогнана, что ни щелочки, ни скола. И название то самое, которое ему, двенадцатилетнему балбесу, по глупости считавшему, что терять ему уже нечего, запомнилось на всю оставшуюся жизнь.
Лихоборы.
То самое, затерянное на востоке огромной жаркой степи поселение, которое упоминалось в записках столетней давности одного ганслингера. Его имя так и осталось неизвестным, а потрепанный, кое-где подпорченный сыростью дневник случайно нашел торговец из каравана, сбившегося с пути. Прочитал две страницы и спрятал на дно самого прочного сундука, а едва добрался до Черноречья, отдал первому же попавшемуся человеку со знаком Ордена Змееловов на одежде. Самого ганслингера позже нашли в полуразрушенном могильнике – вернее то, что от него осталось. Тело к тому времени высохло, половина черепа оказалась снесена выстрелом в упор, но и того, что сохранилось, было достаточно, чтобы даже у бывалых орденских служителей волосы встали дыбом.
Именно этот труп, сохраненный в глубоком подвале училища при Ордене Змееловов, и демонстрировали особо бесшабашным послушникам, считавшим, что смерть – это самое страшное, что может с ними приключиться. Были такие, которые считали, что обращение в нежить – это такая забавная игра. Дескать, стану кровопийцей, так хоть обидчикам отомстить успею, а укус оборотня все равно приводит лишь к временному помешательству, с которым вполне можно ужиться. Вик в те годы думал, что его горе и жажда мщения – достаточно крепкий щит, чтобы уберечь его от беды. Ведь ему и в самом деле везло на «полевых учениях», когда совсем еще молодых ребят водили на охоту в качестве наблюдателей под защитой орденских служителей: дважды разноглазый мальчишка со светлыми вихрами чудом уходил от смерти, оказываясь слишком близко к агонизирующей твари. Вот и решил, дурак малолетний, что такое везенье – знак свыше.
Но именно в том подвале, где горло першило от чрезвычайно сухого воздуха, Викториан осознал, что смерть – не самое страшное наказание за поспешность и неосмотрительность. Кажется, он был единственным из всей группы отчаянно храбрившихся «экскурсантов», который остался в сухих штанах и сумел удержать завтрак в желудке, но зрелище страшно искореженного, немыслимо изуродованного трупа навсегда врезалось в его память.
Позже, уже вечером, им, уже слегка пришедшим в себя, рассказали о «лихе».
О существе, точный облик которого так и не удалось определить из-за отсутствия выживших свидетелей, которые могли бы о нем рассказать. Ранее от деревеньки Лихоборы долетали слухи о страшных уродствах, которые появлялись у людей, столкнувшихся лицом к лицу с этим самым «лихом», но свидетельств не было, доказательств тоже, а слухи оставались лишь караванными страшилками – до тех пор пока не был обнаружен дневник и труп его владельца. Поначалу то, что было изложено в записях, показалось горячечным бредом сумасшедшего, но после обнаружения тела в Ордене Змееловов всерьез задумались, что это за напасть и как с ней бороться.
Оказалось, что никак, потому как не было желающих умереть столь страшной смертью ради крупиц нового, бесценного для Ордена знания. Пусть всем послушникам еще на стадии обучения вдалбливали в юные еще головы, что, если с ними случится что-то страшное или непонятное, если после нападения неведомой твари они будут в относительно ясном сознании, то они обязаны предоставить в Орден отчет о произошедшем. Написать его чем угодно – пером на страницах полевого дневника, грифелем на тряпке, да хоть собственной кровью на стене, – и лишь потом сдохнуть с чувством выполненного долга. Именно так и в такой последовательности, но никак иначе. Впрочем, было одно исключение – если орденец превращался в живой труп, еще способный мыслить. В таком случае отчет можно было написать и после смерти. И глупой шуткой такое обязательство не было – более половины первичных сведений в бестиариях Ордена Змееловов добывались именно из посмертных дневников погибших. Тела находили не всегда, а вот записи – в трех случаях из четырех, потому как служители старались всегда оставлять рядом с дневником свой орденский знак или оружие, а уж опытному «первому голосу» не составляло труда найти как пропавший револьвер, так и зачарованный медальон с чеканной змеей.
Вику, как и другим «экскурсантам», зачитывали выдержки из этого дневника, а позже, когда Викториан стал действующим дудочником и «первым голосом», он сумел попасть в закрытую для послушников секцию орденской библиотеки и перечитать этот таинственный документ под бдительным наблюдением библиотекаря.
Первые страницы дневника не были особо примечательными – ганслингер делал наброски для будущего отчета, и именно там промелькнуло название деревни – Лихоборы, в которой ганслингер планировал остановиться на ночь. Чернила на следующих трех страницах оказались размазанными, поплывшими – сами странички, судя по всему, аккуратно разделили уже в библиотеке, проложили их тонкой папиросной бумагой, но восстановить текст так и не сумели, а вот дальше начинался уже тот самый пугающий бред.
Ганслингер писал о существе, которое было похоже на «человека в одежде с глубоким капюшоном, согнувшегося в поясе и бредущего, глядя в землю». Буквы прыгали, строчки наезжали одна на другую – было понятно, что у человека, писавшего их, очень сильно дрожали руки. И неудивительно. Дальше говорилось о том, как тяжело дышать, когда нос сросся со ртом. Что горячий полуденный ветер обжигает горло, а закрыть рот не получается, ведь это теперь лишь полая трубка, на конце которой торчат немногие уцелевшие зубы. Что было достаточно лишь взгляда на это «лихо», чтобы лицо поплыло, как воск расплавленной свечи, и застыло, обратившись в нелепую, уродливую морду нежизнеспособного чудовища. Боли не было совсем, даже когда он почувствовал, как сминается череп, выталкивая глазницы куда-то на лоб…
На последних страницах было накорябано что-то вроде завещания – просьба передать заработанное им на службе имущество незаконнорожденной дочери, живущей где-то в приморском городке недалеко от южного порта. Судя по тому, в каком виде было обнаружено тело, орденец, дописав последнюю строчку дневника, вложил между его страниц свой медальон, завернул в обрывок непромокаемого плаща и выбросил на обочине дороги. Сам добрел до ближайшего могильника и там уже застрелился из именного револьвера.
Честно говоря, Викториан надеялся никогда не попасть в эти проклятые места, где когда-то водилось такое… способное так люто и бесповоротно изуродовать человека, оставив ему жизнь и, что хуже, разум, чтобы успеть осознать, что именно с ним произошло, что за лихо стряслось. И вот поди ж ты – все-таки попал.
Дудочник скосил взгляд на шассу, которая пристраивала белую повязку на глаза, пряча сверкающее на солнце змеиное золото под льняной тканью. Выгоревшие с начала лета, неровно остриженные чуть ниже плеч, русые волосы топорщились на кончиках, отчего Мия немного смахивала на одуванчик. Впрочем, как он заметил, одна длинная косичка на затылке у шассы все-таки осталась – она тусклым золотом змеилась вдоль позвоночника, обвешанная всякой ерундой. Две монеты с дырочками, колокольчик, снятый, судя по всему, с одного из браслетов, с которыми Ясмия не расставалась ни днем ни ночью, какие-то красные бусинки и кожаный шнурок с каплей янтаря на кончике.
Странная она все-таки… Защищает людей, живет с железным оборотнем, а тот на нее не надышится, на куски готов порвать каждого, кто хотя бы попытается ее обидеть. И как она такой преданности сумела добиться от чарана? Ведь давно известно, что железные оборотни – редкие по своей циничности притворщики, они хищники, которые втираются в доверие, чтобы легче было убить намеченную жертву, эгоисты, не способные ужиться даже с себе подобными… А Искра добровольно сдал себя на пытки Ордену еще в Загряде, только чтобы оставили в покое ромалийское зимовье, где тогда пряталась эта девчонка с золотыми глазами. И потом, уже в Огнеце, сцепился с еще одним чараном, не подпуская его к Ясмии. Так серьезно сцепился, что едва не отдал концы, получив дырку в боку и мелкую кашицу вместо половины внутренностей. И как только без охоты выкарабкаться сумел, на одном только внутреннем ресурсе? Живучий, тварь такая. Его бы исследовать, понять, почему же этот конкретный оборотень так разительно отличается от своих собратьев. Отчего может обходиться лишь обычной пищей, не выходя на охоту, и при этом долгое время удерживать человеческий облик? Как возвращается к нему после превращения в покрытое доспехами чудовище, не вкусив человечьей плоти? И, что самое непонятное, почему испытывает столь необъяснимо глубокую привязанность и преданность по отношению к золотой шассе?
Ознакомительная версия.
