Ознакомительная версия.
Бессонница измотала багалыка. Вчера ввечеру, придя из Двенадцатистолбовой, упал на лежанку и обморочно забылся до восхода. Очнулся резко, болезненно, точно от удара, и все же почувствовал себя отдохнувшим. В очаге гудело яркое пламя. Видимо, радетельная Модун навещала, побеспокоилась огонь развести. Хорсун подошел к окну и, увидев свое отражение в слюде, заметил блики, как-то чудно падающие на голову. Всмотрелся в отражение внимательнее и сообразил: нет никаких бликов, просто волосы поменяли цвет.
В юности волосы у Хорсуна были искристо-черными, потом стали густо-черными. Не случись беды, наверное, еще долго оставались бы такими, прежде чем сделаться пестрыми, как спина лисы-сиводушки. А они побелели сразу и почти совсем. Белый зимний цвет, видный подслеповатой одноглазой Ёлю, метит стариков. «Значит, скоро уйду по Кругу», – равнодушно подумал багалык и вяло удивился. Он не слыхал о людях, умирающих от старости в возрасте, только-только дошедшем до зрелого.
В хорошо натопленном доме было душно. Хорсун открыл дверь. Постоял на пороге и зачем-то решил, как бывало раньше, обмерить прыжками двор от юрты до изгороди. Отошел к очагу, оттолкнулся-разбежался и запрыгал с порога, по-заячьи сдвинув ноги, до конца чисто подметенного двора. Получилась двадцатка прыжков и еще шесть. Каждый примерно в три ручных размаха от кончиков пальцев левой руки до кончиков правой. «А в год женитьбы было на пять прыжков меньше, – усмехнулся Хорсун. – Но это не двор уменьшился – укоротилась длина моего скачка. Стало быть, и впрямь я постарел».
– Зачем ты прыгал? – вывернулась откуда-то сбоку любопытная Олджуна.
– Так, – буркнул Хорсун. – А ты что здесь носишься в одном платье? Беги домой, простудишься.
– Ты еще спал, а я орла в окно увидела, – пояснила девочка. – Он ворону от двора отгонял. Вот я и выскочила поближе глянуть.
– Иди в юрту, двери закрой. Выстудится дом, пока мы тут разговариваем, – велел Хорсун. И застыл, услышав неподалеку знакомое «Каг-р, кар-ра, кар-р!», – а следом гневный орлиный клекот.
Олджуна мотнула головой в сторону леса:
– Я же говорила. Почему они еще не улетели в Кытат?
– Не знаю. Может, подранки, крылья повредили.
Вспомнив зловещий вороний полет над собой по возвращении домой с охоты, Хорсун с больно екнувшим сердцем подумал: «Нет, не подранки. Ворона та самая. Снова ворожит несчастье. А орел… Да птицы ли это?»
Пока руки сами послушно наливали в чашки молоко, сами нарезали оставленное с вечера вареное мясо, голову одолевали тревожные мысли о странных птицах.
За столом Олджуна спросила, глядя в окно:
– А может орел заклевать человека?
– Не слышал такого. Но на оленят, говорят, порой нападает.
Девочка поежилась:
– Когда орел отогнал ворону, он кружил надо мной. Будто хотел заклевать. Теперь вон на изгороди сидит.
На ближнем прясле, наклонив ржаво-охристый затылок, действительно сидел крупный беркут. Багалык допил молоко, наблюдая за птицей. Орел скользнул по оконной пластине настороженным взором, словно догадываясь, что за ним следят. Мелко перебрал жердину крючьями когтей, взмахнул бело-бурыми с исподу крыльями и снялся с изгороди, взмывая ввысь.
– Видел родича? – поинтересовался вошедший Быгдай, присаживаясь на край правой лежанки. – Красавец! Здесь решил зазимовать. Знать, зима будет теплая… Однако, думаю, не просто так твой пернатый брат к тебе во двор прилетал.
– Свободная птица, где хочет, там и летает, – проворчал Хорсун.
– Орел ворону со двора выгнал, – сообщила Быгдаю Олджуна.
– Во-он оно как, – неопределенно протянул тот, заметно взволновавшись.
– Большой, я такого раньше не встречала. Орла зовут Эксэкю?
– Не называй его по имени, девочка. Он – господин-зверь рода багалыка.
В роду самого Быгдая священным предком был изюбр. Отрядный не убивал этого зверя, не ел его мяса. С большим почтением относился он и к чужим зверям-покровителям.
– Возьми, Хорсун, у Асчита добрую еду, справим благодарственный обряд.
– Пустое, – нахмурился багалык.
– Э-э, нет, – покачал головой Быгдай. – Родич плохое чует, злу приблизиться не дает.
– Все плохое, что могло случиться, уже случилось, – обронил Хорсун, но все же оделся и вышел вместе с отрядным старшиной.
Модун с Олджуной приготовили всего понемногу. В разных котлах сварили жирные кусочки звериного и скотского мяса, потомили в горшках тушки зайца и селезня шилохвоста. Холодными нарезали сочные кобыльи потроха. Асчит принес в туесках сливки, топленое масло и пахтанье с рассыпчатыми комочками масла-хаяка. Постарались, как уж могли: изгоняющего напасти орла люди издревле потчуют на славу.
Обряд начали в полдень. Хорсун разложил жертвенные яства в мисах на белой кобыльей шкуре в центре двора у коновязей. Чуть дальше за ними разместились зачинщики орлиного пиршества. Нельзя сидеть с почетным гостем впритык, но и в одиночестве оставлять нехорошо. Стали ждать, ни к чему покамест не притрагиваясь. Багалык сомневался, что беркут опять прилетит. Но он прилетел.
Не скрывая восторга, любовались мужчины парящей в вышине птицей. Широкие и длинные маховые перья орла серебрились на солнце, как боевые ножи. Конец ровно усеченного, украшенного темной каймой хвоста раскрылся, придерживая увесистое тело в воздушных струях. Покружив над двором, беркут зорко обозрел угощение сверху. Нацелился на самую большую мису с кусками сырого жеребячьего мяса, сложил крылья и со свистом ринулся вниз. Когда его горбатый клюв захватил первый изрядный шмат, Быгдай выглянул из-за коновязи и приступил к молитве:
– Сверкнув доставляющей вести звездой, с девятого яруса ты прилетел посланником громокипящих небес, орел, озирающий сверху миры! Не брезгуй радушием, царственный гость, с поклоном почтительным просим тебя: дары благодарные наши прими – рви мясо отборное клювом-кайлом, когтями отточенными раздирай слоистое сало кобыльих кишок, ешь-пей, угощайся, заоблачный страж!
Остальные безмолвно качнулись и, согласно обычаю, заколыхались в такт славословящей речи. Орел потчевался охотно, вперевалку переступая по шкуре от мисы к мисе. Круглым золотисто-черным оком искоса поглядывал на людей. Они придвинулись к столбам коновязей плотнее и тоже вкусили снеди.
– Сдается, явился ты к нам неспроста… Ужели подать собираешься знак о лихе неведомом, зверь-господин? Коль так, то запомни нас, верных друзей! Подкрасться не дай неизвестной беде, отвадь погребальные звоны лопат и черных аласов могильную тишь! Спаси от коварных заклятий и чар, от козней шаманских, магических стрел, от происков мстительных, тайного зла, а если враги неизбежны, то пусть приходят сражаться с открытым лицом!
Благосклонно прослушав песнь-молитву, птица завершила трапезу. Наклонила голову и чуть приподняла мохнатую лапу, чтобы почистить клюв изогнутым когтем. В этот миг Олджуна, прячась за столбом, протянула руку за кусочком говяжьего языка… И тут словно вода забурлила в огромном котле, переливаясь через край, – так громко и разъяренно беркут заклекотал-зашипел! Поднятая лапа распустилась четырехлепестковым кожистым цветком, и напруженные когти с быстротой молнии вонзились Олджуне в запястье!
На белую кобылью шкуру брызнула алая человечья кровь. Девочка пронзительно закричала. Вначале никто ничего не понял, а когда ахнули и вскочили, было поздно – орел раскинул могучие крылья и поволок Олджуну за собой.
– Отпусти ее! – завопил Хорсун, забросив первую попавшуюся посудину поверх головы своего птичьего покровителя. Тот на лету повернул шею вбок и вниз. Глянул на багалыка вроде бы со сдержанной родственной досадой…
Потом, вспоминая ужасное событие, Хорсун не мог взять в толк, каким образом несколько мгновений удлинились настолько, что в них вместилось время доброй четверти варки мяса.
Увлекаемая орлом, девочка медленно переставляла ноги, почти не касаясь земли. С ее руки, воздетой беспомощно кверху, неспешно отрывались круглые капли крови и, обвисая в воздухе, опускались на снег гроздьями рябиновых ягод. Хорсун заметил, что Олджуна легко могла вырваться, зацепленная лишь остриями когтей одной орлиной лапы. Но, обезумев от страха, покорно, обреченно влеклась вслед за жгучей болью. Простертые крылья птицы взмахивали трудно, будто стены чума кочевников, сорванного с берега бурей.
– От-пу-ус-ти-и-и-и! – вновь закричал багалык, пересекая двор в несколько плавных, неправдоподобно длинных прыжков. Крик его растянулся по ветру, поднятому крыльями, от коновязи до леса и гор, повторился устами скучливого эха…
Через миг время с бешеной скоростью втянулось в обычный бег. Сжалось с вихрем и посвистом, точно тетива после спуска стрелы. Олджуну с разбегу швырнуло об изгородь. Беркут вознесся вверх к верхушкам елей и дальше, к задевающим небо острым затылкам речных утесов.
Ознакомительная версия.
