Стоило совсем немного удалиться от просеки, как тени сгустились, и теперь лучше было полагаться на слух, чем на зрение. Надо лишь вернуться с добычей, а там есть и костер, разгоняющий холодные пугающие тени, и Служитель сидит на поваленной сосне, положив на колени свой посох, к которому никакая нечисть не посмеет приблизиться, а пока… А пока терпи, Ойван, сын Увита! И хорошо, если тень, которая движется по пятам, – это тень деда Буйтура или кого-нибудь из пращуров, а может быть, и тени-то никакой нет…
Спина холодела от странного ощущения опасности, для которого на самом деле вроде бы и не было причин, и вместо того чтобы смотреть под ноги, ловя момент, когда из густой травы, шумно хлопая крыльями, выпорхнет куропатка, Ойван напряженно вслушивался в шорох молодой листвы, и ему чудился чей-то зловещий шепот.
Значит, говоришь, Творец создал смерть, чтобы отделить жизнь земную от жизни вечной. Только вечной жизни пока не хочется… Кто знает, какова она? Нет, завтра лучше ни о чем не спрашивать, а то ещё порасскажет этот Служитель всяких страстей, о которых лучше бы не знать, и спать спокойно. Но не может быть, чтобы такое без дела мерещилось… Как будто даже холоднее стало, а рубаха к спине прилипла…
И тут долгожданная куропатка вырвалась из-под соседнего куста, и Ойван выстрелил на звук.
– У-у-у-ва-а-а-а! – донесся из темноты истошный вопль, переходящий в хрип.
Ойван прижался спиной к ближайшему дереву, которое, на счастье, оказалось осиной, и выхватил из ножен подарок вождя. Вопль стих, а вместе с ним исчезло и ощущение липкого холода, которое преследовало его всё время, прошедшее после захода солнца. Шорохи леса уже не казались такими пугающими, и Ойван сделал шаг туда, где должна была окочуриться странная куропатка, оравшая перед смертью безумным голосом. Черное пятно, пронзенное стрелой, лежало на траве в девяти шагах. Ойван ухватился за древко чуть ниже оперения и осторожно поднял свою добычу. Это могло быть чем угодно, только не куропаткой. Рассмотреть ночную птаху уже не было никакой возможности, и он, не решаясь ухватиться за черное крыло, так и понес её, держась за стрелу. Хотелось быстрее оказаться у костра, возле Геранта с его посохом…
Костер уже горел, но Служителя рядом не было, и только когда Ойван подошел к огню достаточно близко, чтобы со стороны можно было рассмотреть его лицо, из темноты донесся голос:
– Ты?!
– Я, – отозвался Ойван. – А ты чего спрятался?
– А ну, покажь, что принес. – Герант уже вышел на свет, держа в левой руке посох, а в правой – обнаженный меч. – Вот те на… – сказал он, разглядывая жертву ночной охоты. – Это мы с тобой точно есть не будем.
Птица и впрямь выглядела жутковато – мало того, что к крохотной головке был приставлен непомерно огромный, загнутый крючком клюв, здоровенные глаза, выкатившиеся из глазниц, болтались на тонких длинных жилах – вместо птичьих лап к ней были приставлены кисти человеческих рук, маленьких, с длинными отточенными когтями…
– Вот и полюбуйся на их творчество, – проворчал Герант, рассматривая уродца. – Только на то и хватает фантазии, чтобы от одного взять и к другому приставить.
Он вынул из седельной сумки покрывальце и расстелил его прямо на земле возле костра. По краям квадрат зеленоватой льняной ткани был расписан какой-то замысловатой вязью, а в центре красовалось изображение, в котором переплетались знаки огня, света, тепла и терпения. Ойван приблизился, чтобы получше рассмотреть диковинные письмена, но тут тварь, которую он так и держал насаженной на стрелу, дернулась, и послышался негромкий клекот.
– А ну, бросай её сюда! – Герант указал на центр покрывала и схватился за посох. – Не мешкай, а то вырвется.
Через мгновение чернокрылая тварь уже билась в центре квадрата, пытаясь взлететь. Тисовое древко стрелы переломилось, медный наконечник вылетел из раны, и она тут же затянулась, успев уронить несколько капель черной крови. Но таинственные знаки держали её, словно на привязи, и тварь некоторое время плясала, как на раскаленной сковородке, а потом без сил упала на брюхо. Служитель вполголоса бормотал что-то совершенно непонятное, обеими руками ухватившись за посох, а тварь начала вопить так же истошно и одновременно протяжно и тоскливо, как в тот момент, когда в нее вонзилась стрела. Глазные яблоки на жилках дернулись вверх и, прячась от взгляда Служителя, повернулись зрачками к Ойвану, и тут же кусты, освещённые пламенем костра, начали расплываться и таять. Чтобы не упасть, он ухватился за ветку, а перед глазами уже плыло видение…
В ночи скрипнули несмазанные петли, и в лаз, за которым открывалось звездное небо, протиснулось лицо горбоносой старухи, освещённое тусклым фонарем, который она же и держала сморщенной бородавчатой рукой.
– А ну, вылежай, Гарпуша. Дело у наш ешть, – прошамкал беззубый рот, и старуха убралась из прохода.
Теперь сзади высился бревенчатый частокол, а за полем стояла каменная башня со светящимися бойницами. Старуха шла широкими уверенными шагами к рощице, которая была отчетливо видна, несмотря на безлунность ночи.
– Так што лети к Гейре, крашотке, ш поклоном от меня… Шкажи – недолго ей ишшо маятьша. – Старуха наконец остановилась возле огромного пня, ловко забралась на него. – А ишшо пригляди, не шастают ли какие шлужители по лешам. Мне пошле шкажешь…
Видение исчезло, и Ойван обнаружил, что по-прежнему стоит неподалеку от костра, вцепившись что есть сил в березовую ветку, а перед глазами – покрывальце, расстеленное Герантом, только вместо мерзкой твари, копошившейся на нем в центре, на сплетении знаков огня, света, тепла… там лежала лишь горка пепла.
– Видел чего? – сурово спросил Герант, вытряхивая пепел в огонь.
– Видел. – Ойван наконец-то смог разжать пальцы. – Старуху видел… И место знаю… В Холм-Але. Там ещё невольничий рынок недалеко. – Он нетвердыми шагами приблизился к огню. – Давай сперва отвару попьем да лепешек пожуем… А то что-то зябко мне.
Никто не выбирает себе судьбу, но на одном и том же пути можно оставить разные следы.
Гудвин Счастливый. Наставление лирникам
Мальчишка-лорд уснул, оставив её наедине с воспоминаниями… Когда-то неподвижность сама по себе была мукой, но искра сознания, закованная в камне, постепенно гасла – до тех пор, пока дикие лесные племена не установили её на почетном месте среди своих идолов и воздали ей обильные кровавые жертвы. Восторженные вопли варваров и кровь пленников, которую впитывала её окаменевшая плоть, не давали погаснуть сознанию. Остекленевшие глаза вновь стали зрячими, а жаждущий дух обрел способность отрываться от затвердевшей плоти, пусть недалеко и ненадолго, но и этого хватало, чтобы проникать в мысли и чувства тех, кто имел неосторожность приблизиться к прекрасному изваянию.
Морох, Великолепный, обратил её в камень за то, что она попыталась овладеть теми же силами, которые были подвластны ему, проникнуть в недра Алой звезды и соблазнить самих Гордых Духов… Но теперь она чувствовала, что нет больше ни Великолепного, ни его воли – ни здесь, ни даже в Несотворенном пространстве, затерявшемся где-то в дорожной пыли, или в капле росы, или в порыве холодного ветра. Значит, стоит ей оказаться там, и её желание исполнится – тело обретет гибкость, силы Гордых Духов, заточенных в Алой звезде, станут ей доступны, и жажда её найдет утоление…
Сколько лет прошло с тех пор, как Великолепный обратил в её сторону свой ищущий взор? Сто? Двести? Прошедшее время не имело значения уже потому, что оно прошло…
И всё же как это было? Она вспомнила, как драгоценный бокал из настоящего стекла, привезенный в незапамятные времена из далеких южных стран, теперь ставших легендой, упал на мозаичный пол и со звоном рассыпался на сотни искрящихся осколков.
– Называй меня Великолепный! – Старик на её глазах превратился в зрелого мужчину, а тот ещё через мгновение – в изящного юношу. Осколки стекла подхватил маленький вихрь, и вот бокал снова стоит на зеленой скатерти и сам собой наполняется рубиновым вином.
Она берет его обеими руками, подносит к губам и чувствует запах крови, пряностей и ещё – сушеного корня пау, несущего скорую смерть среди сладостных грез. Но для сомнений нет ни мгновения… Жидкость, теплая и леденящая, сладкая и отдающая горечью, пьянящая и несущая ясность, уже ласкает гортань, заполняя пустоту, которая внутри…
– Меня зовут Гейра! – Бокал вновь летит на пол, и осколки разлетаются по углам. – Вообще-то, я порядочная дрянь, но ведь тебе, Великолепный, по душе такие, как я.
А потом он распахнул черный провал рта, и оттуда, словно из бездонной норы, извиваясь змеей, вырвался неимоверно длинный язык и опоясал её обнаженную талию. Вместо того, чтобы ощутить смертельный ужас, она испытала восторг, за который согласилась бы заплатить телом, жизнью, душой, завтрашним днем, прошлогодним снегом…
