Ознакомительная версия.
Дети вечного марта. Книга 1
Невысокий мужчина изящного сложения, облаченный в просторную шелковую мантию цвета летней ночи, крался по собственному дворцу. Вечер стер острые углы и размыл контуры. В сумерках потонули своды парадного зала. Выстроившиеся вдоль стен, изящные тонкие колонны превратились в череду серых призраков.
Он скользил, перетекал из одной тени в другую. За спиной остались малахитовый и гранитный портики, дальше — он это помнил — была красная яшма. Прежние хозяева дворца постарались украсить свое жилище. Для этого у них было достаточно власти и времени…
Герцог Арий, припал к колонне. Так близко еще можно было разглядеть узор камня. Красные вкрапления на черном фоне походили на брызги крови. Кое-где они сливались в кляксы. Герцог провел тонким прозрачным пальцем по контуру кровавого пятна. Оно показалось теплым. Захотелось прижаться к нему лбом. Не стал. Камень опасен. Он все запоминает. Он впитывает память. Зеркала тоже. Зеркала и камни знают все! Они — самые опасные и верные свидетели. При умелом обращении можно извлечь из них эти знания…
Вмурованное в противоположную стену, древнее как сам дворец, зеркало отразило тонкую, сутулую тень. Герцог испытал прилив раздражения. В силу некоторых особенностей собственного организма он не любил зеркала. Еще в самом начале своего правления он приказал их снять, вынести на задний двор и уничтожить. Их разбили — он потом не раз пожалел о своем необдуманном порыве — осколки и те перемололи в пыль.
Последнее, оставшееся в зале приемов зеркало было отлито из серебристого металла, секрет которого давно забыли. Его невозможно было расколотить или разрезать, только слегка поцарапать. К тому же оно было вмуровано в стену. Оставалось: закрасить, или заложить камнями. Но избавиться от ненавистной вещи, пока не получалось. И так слишком много слухов. Хотя, он сделал все возможное, чтобы из дворца не вылетело ни единого слова. И — тем не менее, тем не менее…
Герцог знал обо всем, что говорится в его цитадели. Во-первых, ему регулярно докладывали. Во-вторых, он и сам частенько подбирался к людям, чтобы послушать. Раньше о нем много болтали. Теперь — редко. Длинные языки исчезали без шума. Но челядь мгновенно замолчала. Герцогу иногда становилось в тягость, копившееся вокруг него напряжение. Он его чувствовал кожей. Иногда ему даже хотелось сломать этот кокон, но он вовремя спохватывался. Пусть боятся, пусть дрожат. Страх его лучший помощник…
Арий распрямил спину, огляделся и шагнул к следующей колонне — монолиту из темного, почти без прожилок, чистого лазурита. Нынешний хозяин дворца не стал к нему прикасаться. Когда-нибудь он прикажет сломать четыре лазуритовые колонны, стоящие по сторонам трона. Он ненавидел лазурит только за то, что тот был камнем прежнего правителя. Подиум из лазурита отправится вслед за колоннами. А трон он прикажет, выставить посреди мусорной кучи на заднем дворе. Прежний правитель почитал это кусок грубо отесанного арихалка, величайшей реликвией. Не афишируя, свое почитание, между прочим. Тайно. Осталось, над ним посмеяться. Пусть перевернется в своем склепе. Рядом пусть перевернется наследник. Останки второго наследника давно сгнили в какой-то канаве…
Теперь он — герцог. Он — власть!
У дверей застыли фигуры часовых. Они его не видели и не слышали. Арий умел подкрадываться незаметно и появляться как бы ниоткуда. Удобное свойство. Еще он умел…
Зов зародился под ложечкой. Там вдруг шевельнулся холодный колючий комок. Мужчина замер. Может, показалось? Нет. У поселившегося в желудке краба быстро отрастали клешни. Еще немного и он начнет щипать, а потом и вгрызаться в тело изнутри. Герцог ненавидел этого краба больше зеркал и камней. Когда-нибудь он от него избавится. А сейчас следовало поспешить.
Часовые шарахнулись, когда из ничего образовалась тонкая стремительная фигура, но быстро замерли, подняв руки в салюте.
Правитель миновал короткий коридор, открыл собственным ключом дверь в башню и начал взбираться по винтовой лестнице.
На самом верху имелась всего одна комната, окна которой, несмотря на высоту, были забраны решетками и наглухо занавешены тяжелыми черными шторами.
Зов из башни приходил раз в два, три месяца. Герцог бы многое отдал за избавление от этой повинности. Или обязанности. Или кары…
— Почему так долго? — голос, доносившийся из непроглядной темноты, не повышался и не понижался. В нем почти отсутствовали интонации. Но он каждый раз накрывал правителя душным колпаком чужой воли.
— Прости.
— Я никогда ничего не прощаю. Ты будешь наказан. Потом. А пока слушай: когда ты только-только занял трон, я приказал тебе отыскать некоего мальчишку. Помнишь?
— Нет… то есть да.
— Ты не выполнил приказа.
— Но это — то же самое, что искать иголку в стоге сена, — в голосе Ария против воли прорвалось раздражение. Герцог прикусил язык, однако было поздно.
— Ничтожество. — Долетело из темноты. Без выражения, без угрозы или нажима. Тело человека свел болезненный спазм. Кости начали выкручиваться из суставов. Ему даже воздуха не оставили и только, когда замутилось сознание, страшный голос разрешил дышать, но приказал:
— Повтори: "Я — ничтожество".
— Я ни-ч-чтожество, — выдавил герцог.
— Мальчишка тогда исчез, — как ни в чем не бывало, продолжала темнота. — Не думаю, что он погиб. Прошло двадцать лет. Он вырос. Ты должен его отыскать. Найди его и приблизь к себе. Если не получится миром, захвати и держи под усиленной стражей.
— Зачем он тебе? — человек постарался, чтобы его слова звучали искренне. — Пойми, чтобы добиться успеха, я должен больше знать…
— Много знать вредно, — усмехнулся невидимый собеседник, давая понять, что угадал лицемерие. — Единственное, что ты должен — выполнить приказ. Ты забыл, что мне не задают вопросов? Ты, кажется, вообще забыл, кто ты?
— Я — герцог, — язык почти онемел.
— Ты — слизняк.
— Я — твой сын!
— Это не меняет дела.
— Мамка, а зачем звезды?
— Чтобы путники дорогу находили.
— А зачем дороги?
— Чтобы люди не потеряли друг друга.
— Мамка, а почему идет дождь?
— Спи. Завтра с тятей на поле поедешь. Будешь помогать.
— Мамка, а почему ты такая толстая стала?
— У тебя скоро сестренка родится.
— А почему не братик?
— Так колдун Зязя сказал. Он видит.
— А почему он меня зверенком ругает?
— Он не ругает. Он просто устал. Всяк к нему лезет: наворожи, да наворожи. Надоели ему все.
— А вертихвостка это зверь?
— Нет. Это соседская Лилька.
— Колдун тоже так говорит.
— Ты спать будешь, аль хворостину взять?
— Буду. А меня Лилька тоже зверенком дразнит. Шерсть, говорит у меня на спине.
— Ты рубашку не снимай, никто и не увидит.
— А на руках?
— Урожай снимем, сестренка с Божьей помощью народится, тогда и сходим к колдуну. Он тебе шерстку на ручках выведет.
— Давай, завтра пойдем.
— Без подношения нельзя.
— А когда она народится, ты меня уже любить не будешь?
— Глупый, я тебя всегда любить буду. Ты ж мой сыночка.
— А Лилька дразнится, что меня в речке поймали. Как пескаря.
— Я ей уши надеру. Тебя нам Бог послал.
— А сестренку?
— И ее Бог послал, только другой дорогой.
* * *
За стенами сарая жарило лето. Пока бежали по городу, пока выбирались за стену, пока петляли по межам, Саня успел взмокнуть. Потом — кивок провожатого в сторону двери, высокий порог, и будто провалился в прохладные весенние сумерки. В первый момент понравилось, во второй — тревожно захолодило спину, а теперь уже и вовсе ознобно потряхивало.
Саня спрятал руки, зажал коленями. Между ладонями хлюпнуло. Сидел, нахохлившись, ничего хорошего для себя уже не предполагая.
Напротив, через стол устроился высоченный костистый мужик. Жесткие пепельные волосы свободно падали на плечи. Крупные уши немного вытянуты вверх. Из лошадей, сразу определил Саня. Да и провожатый загодя назвал имя: Шак. Сам провожатый устроился тут же, привалившись к торцу стола. Назвался: Жук. А какой он, к лешему, Жук! Жук — чернявый, коренастый, жизнерадостный — стоит: руки в боки, глазами весело посверкивает. Жуки они на юге обитают. А провожатый кто? То-то и оно, что так вот, сразу не понять. Легкий, невысокий, жилистый. Лицо голое, тоже какое-то жилистое. Черты мелкие. Белые как лен, прямые волосы свешиваются на грудь. Кто?
Зря отвлекаюсь, спохватился Саня, не о провожатом надобно печалиться, а о себе.
Когда Жук подошел к нему в городе, было не до расспросов; вообще ни до чего дела не было, кроме собственных прискорбных обстоятельств. Саня как раз прятался. Спереди раскорячился воз, до верху наваленный сеном. Сзади — глубокая каменная ниша. Бежать, когда кругом сонный полудень, когда людям нет надобности спешить и они как ленивые мухи ползут от тенечка к тенечку, — да и тех людей на улице всего-ничего, — только себя выдать.
Ознакомительная версия.
