В небе над звёздами
Часть первая.
НОЧЬ.
Он ведь даже курить не бросил… А тут — такая вот незадача… Минут двадцать придется подумать. Ну и ладно.
За те 44 года, что прошли с момента его умирания, в нём практически ничего не изменилось… Разве что только цвет лица, да и тот как-то не особенно. Бледность — от курения больше, видимо так…
Волосы из ярко-рыжих довольно быстро превратились в куда более темные. За одни сутки. Веснушки исчезли. Глаза всю жизнь были зелеными, а стали серыми почему-то. Суставы перестали болеть. Ямочки на щеках опять появились. Лысина куда-то пропала. Борода практически перестала расти. Запах яблок в саду стал нравиться. А еще ветер, дождь, снег. Вода, та, что в реках, озерах и морях. Лес, который при жизни никогда особо не восхищал: наверное, оттого, что раньше комары донимали, а теперь вот отказались его кусать, «кровь» его больше не интересовала этих надоед… Поля, равнины и горы, водопады… Небо. И особенно — облака на нём…
Мёрзнуть перестало получаться. От жары изнывать тоже не выходило больше ни разу.
Чаще стало хотеться пить. Но аппетит пропал напрочь. Навсегда. А вот голод — голод пришел…
Ну, укусили, бывает.
Со всяким почти. Да, почти со всяким. И обязательно с тем, кто попутывает берега, с тем, кто как-нибудь ошибается. Принадлежал к одному виду потомков вампиров — хомо сапиенс, а теперь вот к другому причислился — тоже хомо и тоже сапиенс, но только константус еще вдобавок… Смех и грех… Хотя… Со вторым как-то он никогда особо и не ладил. Смеялся часто (и чаще — громко…), а вот грешить… Нет, не получалось у него этого. Не было к этому особого таланта. Интерес по юности иногда возникал, а вот по части реализации — не задалось, не сложилось. То есть — всё точно так же как и у 95 % его сородичей — людей… Хотя ведь курение — тоже грех, если верить философам прошлого. Да — он самый, никак не иначе, скорее всего… Может исходя из никотиновой зависимости его и ужалили? Возможно. Очень даже вероятно…
Ну вот: выходит — и смех, и грех. То есть — и первое, и второе… И опять громкий смех. Грех — обнаружен. Спустя минуту размышления, даже меньше…
От крови он отказался быстро, можно сказать стремительно, почти мгновенно… Украл в больнице пять пробирок с пробами. Затем — еще полновесный пакет. Было вкусно. Ну, опять грех. Воровство. Первый раз в жизни. Ну то есть — после жизни… Вкусно!!! Было. Да, было. Но больше не воровал. Хлопотно и неуютно. Крови больше тоже — не пил. Совсем. Никогда. Потом уж завёл козу. Молоко — лучший заменитель густой алой этой жидкости, как известно. И человеку, и вампиру. Разницы — нет. Оно — фактически та же кровь, но кровь, претерпевшая ряд ферментативных изменений в структуре: абсолютно такая же сыворотка, и всё те же макро- и микроэлементы… Но вот энергетическая матрица у молока — иная. Совсем иная. «Молоко — кровь, но кровь, переставшая ею быть». Еще со школы помнилось ему это выражение. Школу он окончил при жизни. А козу свою подарил. Поэтому в холодильнике всегда были пакеты с сухим молоком. Чай пить он тоже не перестал.
Куртку джинсовую что ли купить себе? — вдруг мелькнуло почему-то в голове… А то спать-то и не в чем. Заказать в сэконд-хэнде — да и радоваться чуть больше обычного… Так и будет. Чуточку позже.
***
Новых своих «родичей» он отыскал не так чтобы и быстро. Они почти год не попадались ему на глаза. Поэтому, как это обычно и бывает, азы нового для себя существования пришлось постигать самостоятельно. Очнулся он не в морге, а на больничной койке. Поэтому решил, что операция прошла успешно и незамедлительно потребовал воды… Тогда он не видел, не мог видеть, что в помещении кроме него находилось еще шесть человек, ведь глаз он не открывал. Пятеро из них закричали почти хором, а шестой только чуточку взвизгнул и почему-то затих. Как потом стало ясно — упал в обморок. Не совсем упал, поскольку и так лежал, а все же вырубился — потерял сознание. Что интересно, мысль о точном количестве товарищей по хворобам пришла к нему в голову как-то сама собой, разом: «А, их шестеро…». Что покумекалось в тот момент этим шестерым, тогда еще определить не получилось. Спустя сутки, однако, он уже безошибочно считывал мысли всех людей в радиусе полукилометра. Это нисколько не утомляло. Забавным тоже не показалось. И до сих пор не кажется.
Через полминуты после вставания с постели ему пришлось пойти за постовой медсестрой — он ведь решил, что обморочный сосед по палате непременно должен выйти из своего неприятного состояния. Препятствовать ему не стали. Но смотрели на него совсем уж как-то по-особому: это позже выяснилось, что в палату его внесли уже мёртвым, а после суток нахождения в этом последнем для себя прижизненном помещении он и вовсе окоченел, как и полагается. Еще ясно вспомнилось, что за время, проведенное в палате до операции, он успел сдружиться со всеми своими «сокамерниками»: компания подобралась превеселая и какая-то добрая. Поэтому когда он умер, соседи по палате грустили. В морг его не положили. мужики посчитали, что надо бы проститься. Медперсонал возражать не стал. Новые товарищи всё ждали, что за ним приедет кто-либо из родственников, но никто так и не приехал. Почему? Не сообщили им. Точнее, сообщить-то сообщили, да только кто-то стёр информацию у них из памяти. Это выяснилось позже: новые его «родичи» не хотели, чтобы она — информация эта — о смерти — сохранилась. Она и не сохранилась. Пропала. Исчезла. Наверное, насовсем. Навсегда. Дружба, кстати, с новыми знакомцами, никуда улетучиваться не стала: спустя полчаса соседи уже вовсю обмывали его чудное «воскресение», ведь молоденькая медсестра — Алёна — объяснила обстоятельно и как-то очень быстро, что подобные случаи — не редкость, точнее, редкость, но не особенная и что ничего удивительного в происшествии этом нет. А вот радостного — на скромный «комнатный» праздник. Хирурги и фельдшера спирту принесли, а упавший в обморок — дядя Костя — три бутылки водки. Или пять, кажется. Но это — не важно. «Почти по одной в руки» — подумалось тогда.
Пить он всё же не стал.
— Оно и понятно, такое пережить-то… Организм супротивляиться теперь гадости всякой! Всё, ты бросил пить! Радуйся! А мне — больше достанется! — резюмировал дядя Костя.
Наверное, он и прав. Да и безусловно — прав. Такое пережить — не каждый же четверг доводится… А насчет «бросил пить» — тоже в самую точку. Спиртного он больше не употреблял. Никогда. Однажды, правда, было дело, спустя уже многие годы после своего пробуждения, попробовал кумыс и как-то очень быстро уснул. Спать он не очень любил — с самого детства — а поэтому больше этого напитка ни разу не пил.
Что ж, такой вот, трезвенник… Ну, да. Любитель молока. Большой, надо сказать, любитель…
Ну и чай, чай тоже — не перестал нравиться. А если кофе — то только с молоком. В «водохлёба» он однако не превратился: для полного насыщения хватало трёх кружек (чаще — небольших чайных чашек…) молока в день. Ну, еще три — ночью. А кофе с молоком — примерно в два раза больше за те же сутки.
Спал он теперь ровно двадцать пять минут в течение ночи. Больше — уже никогда не получалось. Почему-то по сну — долгому, 10-12-часовому, он очень скучал, даром что в детстве не любил спать. Особо не переживал, но чувствовал, что это именно то, чего ему «не хватает». Высыпался-то он за новый — короткий — срок абсолютно полностью.
***
Когда покинул больницу, сразу отправился домой. Его почему-то прекрепко потянуло туда. Сильно. Даже необычно сильно. Не так как это бывало до, а гораздо сильнее… Ему понравилось это ощущение… Снимая однокомнатную квартиру, он старался убедить себя, что это его родное жилище, но получалось как-то с трудом. Не то чтобы ему не нравилось его временное пристанище — о нет, наоборот — но что такое тянет домой, он понял, кажется, только теперь. Понял и уже очень скоро оказался в прихожей своей симпатичной скромной «коморки», как называл её с момента вселения… Разувшись и пройдя в гостиную, он сел в кресло. Какое-то время просто сидел, отдыхая. Затем стал думать, начал прислушиваться к себе. Мысли потекли привычным для спокойного человека потоком. Припомнился день — прямо с утра, когда в палате он пришел в себя. Да уж, необычный денек, ничего не скажешь. Должно быть, накануне с ним стряслось что-то наподобие летаргии, когда изможденный наркозом организм отказался выходить из оцепенения, предпочтя анестезиологическому «сну» более архаичный, даже древний его вариант — летаргический. Который, слава Богу, очень быстро прекратился, продлившись немногим более суток. Или чуть менее. Хорошо сложилось всё. Ух ты, бывает же такое! Бывает-бывает, дело почти «обычное» можно сказать, но вот чтобы с ним лично… Но, да — с ним лично. Да еще и так удачно… Он стал оглядывать гостиную: неторопливо, спокойно… Взгляд словно бы плавал по поверхностям стен, мебели, иногда «взбираясь» на потолок. Он поймал себя на ощущении, что включенная люстра светит из центра помещения напрасно… Поднялся и прошагав к выключателю, погасил свет… Стало быть, время начала сумерек… Легкое предвечерье. Впрочем, надо чем-нибудь заняться. Чаю, что ли, попить пойти? Хм… Ни есть, ни пить, ни спать, ни курить, ни что бы то ни было делать вообще не хотелось. Странно. Он снова вернулся к креслу и сел… «Хотя, учитывая нюансы сегодняшнего и предыдущего дня… Наверное, ничего удивительного» — продолжил думать он. Попробовал представить, чем бы следовало озаботиться ему, но идей никаких не возникало. И еще чего-то абсолютно не хотелось… Чего-то нужного и привычного… Чего же? А хрен его знает. Совсем ничего не хочется, совершенно. Как тут определишь чего конкретно неохота? Чего-то. Как и всего остального. Устал же, наверное… Он вдруг почему-то заулыбался — стало весело, а спустя пару мгновений захохотал. Громко посмеяться он всегда любил. «Ну вот, а говоришь, что ничего не хочется!» — заметил почему-то шепотом мозг его… «Ну, может быть чего-то — то того, то сего — не захочется, что ж тут такого-то!» — добавило вместилище серого вещества… «Подумай, может и ответишь на этот вопрос поконкретнее» — пронеслось в мозгу следом…
