Глас вопиющего - Святослав Владимирович Логинов

На судилище деревенский староста дед Савва пришёл с непокрытой головой. От старика всякого можно ожидать, сто восемь лет — не шутка: за долгую жизнь чего только не наслушался, трёх жён схоронил, шестерых сыновей наорал, а дочек и того больше. Внукам, правнукам — этим и счёта нет. Такому многое дозволено, хотя на судилище всё же полагается приходить в шапке. Смертный ор дело нешуточное, и столетнему деду может боком аукнуться.

Судить собирались Федьку Мокрушинского, известного охальника и баламута, а вышло так, что перед судом оказались разом двое, потому как за день до сбора дозорные словили в лесу неизвестного человека. То не беда, что человек неведомый, а вот схвачен он был за таким делом, что мужики со зла могли его прямо в лесу и порешить, благо что в чащобе за дрекольем далеко ходить не нужно.

Теперь оба преступника стояли посредь круга связанные, и пасть у каждого забита кляпом. Шапок подсудимым не полагалось, так и стояли с босыми головами. А парни-то молодые, это деду Савве всё равно как ходить, а молодым бы себя поберечь. Впрочем, давно сказано: «потерявши голову по ушам не плачут».

Люди учёные над деревенскими смеются, надо же так сказануть: «с босой головой»! Правильно говорить: «босоухий». В городе оно, может, и так, а в деревне — по-своему. В городе солнце темечко напечёт — беда невелика, и только уши прикрывать следует всегда. Народ громогласный встречается повсюду, иной раз и в городе такое можно услышать, что вовек не оправишься. А буяна и след простыл: ищи-свищи коли жизнь не дорога. Так что, шапка-шапкой, а уши свечкой замазывай. Говорят и наоборот: «На свечку надейся, а в шапку оденься».

Между тем народ собрался большой громадой. Пришли даже с выселок и лесных хуторков, они от непригожих крикунов больше всех страдают, так на судилище им поглазеть в радость. Федька стоял смирно, только моргал часто, пытаясь выдавить слезу, видно надеялся разжалобить судей. Как же, разжалобишь их!.. — в таких делах бабий голос всего шумней, а бабы беззаконнного оруна не прощают. Человек незнамый и сейчас не успокоился, елозил связанными руками по спине и даже сквозь кляп пытался что-то кричать. Совсем, видно, башкой усох; так бы, может, и простили, потому как навредить бродяга никому не успел, но раз он и на площади за своё… такого отпускать нельзя.

Дед Савва вытащил из-за пазушки пастуший рожок, задудел, призывая к вниманию и тишине. Смутный гомон сразу стих, народ сдвинулся поближе, зная, что иначе ничего не расслышит. Деду Савве голос поднимать можно, старик уже вовсе безвредный, но за сто лет привык говорить чуть слышно, так теперь не переучишь. Мужики расстегнули ушанки, бабы подраспустили тугие платки, парни затычки из ушей повытаскивали, девки сдвинули на сторону кокетливые меховые наушнички, под которыми скрывались беруши. Послушать приговор всем охота.

— Значица так, — начал дед. — Вот Федька Мокрушинский, все мы его знаем и жалоб на парня было довольно. Небось, ещё от прошлой порки задница горит, а сейчас он такое учудил, что только смертным судом разобрать можно.

Дед покашлял в кулак и продолжал также тихо и спокойно, как и в начале своей речи:

— Подглядел Федька девок, как они на озере купались, как есть безо всего, подкрался тайно, да и заорал на них во всё горло. А девки нагишом, уши не залеплены, значица. Так что, сами понимаете, что было.

— А потом ещё хохотал, морда бесстыжая! — встряла Говоруха, вредная баба, без которой ни одна склока обойтись не могла.

— И захохотал, — покладисто согласился дед Савва. — Вот, миряне, и всё дело по существу. Теперь вам судить, как с Федькой поступать будем.

— Пусть скажет, какого беса его на ор потянуло, — предложил кто-то из молодых мужиков.

— Вы ему кляп-то не вынайте! — всполошились бабы. — От него тихого слова на дождёшься, как начнёт голосить!..

— Небось не начнёт! — пообещал деревенский лавочник Разул. — Мы ему заместо кляпа пищик поставим, так он тише таракана шелестеть станет.

Собравшиеся спешно прикрыли уши. Подсудимому вытащили кляп, распялили хлебало, вставили пищик. С виду покупная диковина напоминала воронку, впихнутую раструбом прямо в рот. После этого те, кто доверял городскому изобретению, дозволили ушам слышать.

— Что скажешь? — строго спросил дед Савва.

— Не к'итяу я! — неразборчиво просипел Федька. — Я п'осто поуать хотеу… Я по-меуежи ычау.

— Попугать хотел, по-медвежьи рычал… — перевёл догадливый дед. — А девок испортил.

— Е иноат я! Ои ами!

— Не виноват, говоришь? Сами они? Сами собой, Феденька, только клопы плодятся. Прежде думать надо было, а сейчас — ответ держать пора.

— Я ойше е уду!

— Это ты правильно рассудил, больше ты такого не будешь. Доорался, мил человек.

Савватий кивнул разрешающе, народ спешно принялся паковать уши, но старик поднял ладонь, предупреждая, что хочет говорить.

— Сразу вынесем приговор, обоим, — начальственно прошептал он. — Чтобы не орать два раза кряду.

Пищик извлекли из разинутого рта и унесли к колодцу, полоскать. Федьку, чтобы не мешал, заткнули, и оборотились к бродяге.

— Кричал в лесу, — сформулировал суть преступления дед Савва. — Вопил, как оглашенный.

— Чего вопил-то? — спросила смазливая бабёнка Любуня.

Была Любуня замужем за смирным мужиком Зосимой, но что-то в её семейной жизни не складывалось, так что жаль ей было преступников до истомы, инда в животе тянуло. Она бы и за Федьку заступилась, но это себя на всю деревню ославить, а пришлого человечка можно и пожалеть.

— Чего вопил? — переспросил обвинитель. — «Ау!» — вопил… опять же: «Люди!» — вопил, и «Есть кто живой?»

— Так может, он просто в лесу заблудился?

— И что с того? Заблудился, так дорогу ищи, а орать-то зачем? Чать в лесу, а не у себя дома!

— Слово подсудимому! — снова потребовали из толпы.

— Дадим, как же без этого, — согласился дед. — Ну-ка, бабоньки, уши зажимайте, а то я за бродяжку не поручусь, он может и на площади шуму напустить.

Среди женщин случился короткий переполох, после чего связанного освободили от кляпа.

— Вы чего, братцы!.. — сходу затароторил он слишком громко и быстро для нормального человека. — Я же ни сном, ни духом, а вы сразу схватили, повязали, будто я конокрад какой!

— Ты, браток, не громыхай, — успокоил чужака дед Савва. — Мы не душегубы, всё по закону делаем. Чужого на тебя не взвалим, а за своё ответишь.

— Да