они на совесть вопили. От такого не оправишься. И уши тебе проверяли как следует, никаких потайных затычек не было. Как же ты уцелел, пока они кричали?
— Вот ещё, — самодовольно отвечал Шумил. — Стану я бабьи визги слушать? В одно ухо впустить, в другое — выпустить.
— Да не бывает такого!
— Чего не бывает-то? Расскажи толком.
— Ну, это же все знают… если баба или девка на выданье на мужчину голос повысят, то у него мужская сила пропадает. Иной раз, на время, а ежели как следует завопить, то и навсегда. Так что баба, когда под мужем лежит, крик сдерживает, чтобы его не попортить.
— То-то ты сейчас сдерживалась… — сыто усмехнулся Шумил.
— Это я слегка, — извиняясь прошептала Любуня. — От такого на день желание пропадает, ну, может, на два. А то, если женщина совсем молчать будет, так мужик и десять раз подряд сможет. Только кому такая баба холодная нужна? С такой любиться, всё равно, что дрова колоть, разницы никакой.
— Это верно, — согласился Шумил, облапив Любунину грудь. — А у меня, значит, на день, а то и на два всякое желание отбило? А ну-ка, проверим!..
Проверяли долго, с оханьем и стонами, и отвалились друг от друга окончательно изнемогши.
— Да откуда ж ты взялся, родненький? — томно пела Любуня, пряча лицо на Шумиловой груди.
— А из тех же ворот, что и весь народ, — привычно отвечал парень.
— Ой, не скажи!.. Ты, поди, саму Клёвопатру не испугался бы поять.
— Кто такая? — насторожился Шумил.
— Это из сказки. Жила когда-то царица Клёвопатра. Красивая была! — одним взглядом парней с ног сбивала, а уж как улыбнётся, тут любой голову потеряет. Опять же, царица — с такой в постелю каждому лечь лестно. И вот эта Клёвопатра всякую ночь с новым мужчиной проводила. Принцы всякие, генералы, да и простые мужики, все у ней побывали. Одна беда, как до дела дойдёт, так Клёвопатра себя забудет, зайдётся и давай визжать! Народу перепортила — страсть!
— Чем кончилось-то?
— А пришёл к ней один парнишечка, глухой от рождения. Царица спрашивает: «Чего тебе надо?», а парнишечка по губам читать приучен, он и отвечает, будто бы слыша: «Спать с тобой хочу». И как дошло у них до постели — царица орёт, а он, знай дерёт. Царица спрашивает: «Ты меня слышишь ли?», — а он отвечает: «Слышу, слышу!» — и опять за своё. Так утром и ушёл целёхонький, а царица потом три дня раскорякой ходила.
— Забавная сказка, — кивнул Шумил. — Я бы с этой Клёвопатрой поговорил. А вот, скажи, что, по-твоему, будет, если мужик на бабу заорёт?
— Ты спросишь тоже! — закрасневшись отмахнулась Любуня.
— А всё-таки?
— Нешто не знаешь? Беременеют бабы от мужского крика.
— А я думал, бабы брюхатеют от тех игр, что у нас только что были…
— Если б от этого дети появлялись, так замужние женщины, поди, через день бы рожали! В постель ложатся для удовольствия, больше ни для чего. Вон, я с мужем третий год живу, а детишек нет. Тихий он у меня. Я говорю: «Ты бы на меня прикрикнул построже, ребёночка страсть хочется!» — а он только шепчет чуть слышно.
— Хошь, я на тебя рявкну? — предложил Шумил.
— Что ты, как можно? Я честная жена, мужу никогда не изменю, так что с тобой давай тишком любиться.
— Ну, как хочешь, — зевнул Шумил. — Только не верю я тому, что ты рассказывешь. Статочное ли дело — бабам от крика брюхатеть?
— Верь — не верь, а только Федька, которого вместе с тобой судили, девок незамужних оборал, так из шести девчонок четыре теперь с пузом ходят.
— Да за такие дела надо башку откручивать! Ведь это получается, что он шесть девиц разом снасильничал. Не, я сам не монах, но ведь не силком же!
— Вот его бабы и оборали. Он теперь скопцом будет. А башку откручивать незачем, пускай работает, детей кормит.
— Ну у вас и нравы! А со мной что же будет?
— Ничего. Ты никому навредить не успел, так что человек ты свободный. Хочешь к себе возвращайся, хочешь — у нас живи в работниках. Не будешь голоса повышать, так никто и не догадается, что ты мужиком остался. А уж я бы тебя ухичила всяко. Мужа-то через ночь дома не бывает, а на тебя дурного никто не подумает. Вот оно и хорошо будет.
Шумил, прижавшись к тёплому женскому боку, усмехнулся.
— А на тую ночь как же? — спросил он.
— Ты уж не серчай, — повинилась Любуня, — я тебя нарочно обстонала погромче, чтобы на тую ночь тебе ничего не моглось.
— Понятно, — беззлобно протянул Шумил. — Значит, детишки от орежа происходят, а вся наша любовь просто для удовольствия… Погляжу я, какое у тебя пузо с этого удовольствия вырастет.
Он погладил Любуню по мягкому животу и сонно пробормотал:
— Значит, муж твой с Митяем в пересменку в дозоре… Так ты мне завтра покажь, в каком доме Митяева Гуля живёт.
