Глава 1
… и пусть никто не уйдёт обиженный.
(Аркадий и Борис Стругацкие)
— Три, два, один…
Нить настоящего дрогнула, но не оборвалась и продолжила вытягиваться из бесформенной шерсти будущего, накручиваясь прошлым на неутомимое веретено.
I.
Настал день, которого боялись шесть лет. Все жители села собрались на центральной площади. Шляпы поблёскивали соломенным золотом на чёрных головах, спасая от зноя.
— Идёт, — шепнул староста.
Ева смотрела на перекрёсток. Чужак вышел из-за лачуги, такой же дряхлой, как и большинство построек вокруг. Разве что несколько уцелевших каменных домов возвышались над всей округой. Неспешным шагом вестник приближался медленно, опустив плечи, без оружия. Ничего в нём страшного нет…
Когда Ева видела чужака в прошлый раз, ей было шесть лет — тогда родители покинули село. Она не помнила, что именно произошло, но, думая о маме с папой, Ева иногда шмыгала носом. Чуть повзрослев, она расспрашивала брата и соседей. Те молчали или ссылались на договор. Но Ева продолжала искать ответ, пока не наскучило равнодушие остальных.
Сейчас она вцепилась брату в ладонь. В ответ он сжал её пальцы и улыбнулся, чуть склонившись: “Всё будет хорошо”. Свободной рукой она, скучая, теребила косу, тонкой змейкой сбегавшую на плечико. Все жители заплетали волосы как символ нового мироустройства. Под широкими полями соломенных шляп их скуластые лица сейчас казались серыми и печальными. И Ева чувствовала, что дело не в жаре или тени.
Образ вестника отпечатался в памяти поблёкшим за годы пятном. Теперь чужак обходил толпу, и Ева не отводила взгляда от его волос цвета солнца, совсем не таких, как у чернявых степняков. И в его фигуре угадывалось нечто другое — особенное. Любопытство не давало спокойно стоять на месте, и Ева потянула брата в первые ряды. Теперь она разглядела светлую одежду вестника и лицо. Чужак едва шевелил губами, вглядываясь в лоснящиеся лица, и кивал. Тогда выбранные протискивались вперёд. Вскоре, глядя в одну точку на небе, застыл кузнец. Соседка-ткачиха вышла из-за спины Евы и запрокинула голову. Кто-то из родственников запричитал.
Ева нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Нагретая солнцем голова гудела, как пустой горшок, когда заденешь ложкой. Заурчало в животе — из-за вестника не успели пообедать. Побыстрее бы закончился этот день! Брат обещал завтра взять на охоту в степь. Ева постоянно увязывалась за ним, после ухода родителей. Если гнал домой — плакала. Ему стало проще брать её с собой, чтобы не скандалила: Ева от страха одиночества и ярости начинала драться. Брат научил на свою голову. А ведь всё именно из-за её вспыльчивого нрава и началось. Поругалась с соседскими девчонками. Получила оплеух. Вот брат и показал, как за себя постоять.
Ева мечтательно вздохнула: “Наловим мышей. Потом разделаю, залью квинтэссенцией, и будет похлёбка из квазиплоти. Надоели пустые щи”.
Еве представился горшочек с горячей похлёбкой, нескольких ложек которой было достаточно, чтобы не хотелось есть до заката. Если перекусить козлятиной, то голод возвращался раньше. Жизнь степняков зависела от луга вокруг села и квинтэссенции, основы любой трапезы. Козы щипали траву с утра до вечера, а за неделю растения восстанавливались. Скот жирел и давал мягкую шерсть. Так и жили степняки: кто коз держал, кто сам питался дарами луга. Бабы коротали время за прялками и ткацкими станками, мужики охотились, откапывали из земли старьё и перековывали железо предков, если находили. Нашёлся как-то один дурачок: предлагал распилить трубы, по которым бежит квинтэссенция. Его не послушали, ведь как без неё? По договору, никак нельзя. Он объяснял, что под землёй квинтэссенция сама по себе бежит. Но такая им не подходит. Потом этого дурачка отколотили хорошенько — вся морда распухла и покраснела. А на утро как ни в чём ни бывало он ходил по селу, только присмирел.
К выбранным присоединился сын старосты — сам глава селения резко побледнел. Он, всегда гасивший спокойствием споры соседей, сейчас облокотился о плечо жены, которая, казалось, перестала дышать. Их сын даже не обернулся.
Ева встретилась с вестником взглядом — он посмотрел на неё всего мгновенье. Глаза внимательные и не мигавшие. По спине побежали мурашки. Через мгновение чужак кивнул брату, который отпустил задрожавшую Евину ладошку. Народ расступился. А она, оглушённая, наблюдала, как выбранные выстроились по двое и зашагали вперёд. Вестник последовал за ними.
До Евы долетели слова соседок:
— Вестник обычно стариков забирает, а в этот раз — сплошь молодых. Даже Евиного брата.
— Эх, горемыка она, в прошлый раз увели родителей. Одна-одинёшенька осталась, а всего-то двенадцать годков.
От отчаяния сжались кулачки. Ева догнала выбранных и с воплем толкнула брата. Но тот не подхватил на руки, как бывало, и не дёрнул за косу. Она поняла по его равнодушному виду: теперь для брата не существовало ничего, кроме невидимой точки на горизонте.
Приблизился староста. Взгляд Евы на несколько секунд задержался на его лице, бесцветном, как ненужная тряпка. Выбранные неторопливо шли вперёд.
— Смирись, — сказал он.
Староста кусал ус и смотрел в землю. Ева упрямо сдвинула тонкие брови:
— Я тоже пойду.
— Нельзя.
— Кто сказал? — спросила Ева.
— Я сказал. Мала ты ещё. Далеко идти.
— Плевала я на всё!
Выбранные удалялись через степь. До жути громко застучало сердце. Ева побежала за уходящими, но наткнулась на невидимую преграду и упала, ободрав локти и коленки. Приподнявшись с земли, Ева взглянула вперёд, то увидела степь, раскинувшуюся цветастым ковром — выбранных и вестника словно никогда и не было.
— Тварь! — завопила Ева и только теперь разрыдалась.
Она размазывала слёзы по щекам и повторяла, что не простит: “Почему у меня всех отобрали? Чем я это заслужила? Несправедливо”. Подошла тётя Марта, сестра отца, и протянула флягу с квинтэссенцией.
Ева сделала глоток, всхлипнула ещё раз и встала. Когда она отряхнула ладошки и коленки от пыли, ссадины уже затянулись.
