Джеймс Клеменс - Буря ведьмы

Чтобы перечислить всех, кто внес свой вклад в создание этих романов, потребуется целая книга. Но я не могу не поблагодарить тех, кто оказал мне особую поддержку: моего агента Пешу Рубинштейн за то, что она открыла двери в издательский мир и стала моим проводником; редактора Веронику Чепмэн, представившую мои романы в издательстве «Дель Рей»; а также Элеонору Лэнг и Кристину Льюис за то, что они опубликовали эти книги и сделали их широко известными. Я особо признателен художнику Брому и оформителю обложки Дэвиду Стивенсону за то, что они подарили проекту незабываемое лицо.

Я кланяюсь членам моей писательской группы за их бесценную помощь в доведении сюжетной линии до ума (Крису Кароу, Деннису Грейсону, Дейву Мику, Стивену и Джуди Прей, Кэролайн Уильямс, и особая благодарность Джейн О'Рива).

Не знает границ моя признательность Кэролайн Маккрей за ее поддержку, критику и дружбу.

Я крепко обнимаю мою верную сторонницу Мерил Олах за ее тяжкий труд и преданность, когда она выступала в роли Злены на нескольких конференциях и продвигала первую книгу.

Примечание: ниже приведены точные слова, произнесенные Сала'заром Матом перед казнью за преступления против Сообщества.

Прежде всего я писатель.

И за годы профессиональной деятельности я пришел к убеждению, что слова должны выводиться кровью повествователя. В этом случае человек хорошенько подумает, прежде чем что-либо настрочить. Кто посмеет тратить драгоценную жидкость на пустую болтовню и небылицы? Если бы речь, подобно крови, нагнеталась самим сердцем, не была бы она всегда правдива?

Сейчас я пишу дешевыми чернилами, которые срываются с пера сгустками кровавой слюны, но позвольте вообразить, будто моя собственная кровь покрывает пергамент. В некотором смысле так и есть: в мою камеру проникает скрежет точильных камней, и этот звук мучительно режет слух. Когда я закончу, палач распорет мне живот, и каждый сможет прочесть то, что сами боги начертали внутри. Я раскроюсь, словно книга. Так пусть мое завещание явится предисловием и к следующему переводу «келвишских свитков», и к тому общедоступному произведению, коим станет мой труп к следующему восходу солнца.

Нынешней ночью я вынужден поведать эту историю, чтобы Делли, мою милую жену, постигла быстрая смерть от топора карателя, а не мучительная агония на Камне Правды. Пусть упокоится без страданий. Впрочем, буду предельно откровенен в своих последних словах: даже если бы мной не двигало желание облегчить участь супруги, я бы все равно взялся за предисловие.

Понимаете ли, писательство для меня нечто большее, чем ремесло, — это моя жизнь.

Не стану спорить, сочинительский труд давал моим детям хлеб и крышу над головой, но он питал и мою душу. Слова вселяли в меня силы, они бились в моем сердце. Так могу ли я упустить последнюю возможность рассказать историю — даже о собственном проклятии. Историю, призванную навсегда отпугнуть вас от чудес, описанных в свитках.

Я знаю, что умру в назидание тем, кто мечтает стать ученым Содружества. Смерть же моя явится подтверждением извращенности и мерзости, таящейся в свитках.

Что ж, так тому и быть.

Вот мой рассказ.

Однажды в темных переулках Гелфа я наткнулся на торговца колдовскими предметами с черного рынка. От него разило пряными леденцами и кислым элем, и я уже приготовился оттолкнуть его, но тут негодяй словно заглянул мне в душу. Он шепотом предложил то, от чего я не смог отказаться, — возможность изучить документы, запрещенные в стародавние времена. Он показал потрепанную копию свитков, сделанную на коже фанатиков. Будучи сочинителем, я слышал о записях и подозревал, что заплачу любую цену за шанс прочесть их. И оказался прав — дорогого стоило отвоевать у этого гнилозубого проходимца экземпляр текста.

Опасаясь, что кто-нибудь отнимет раритет, я прочел все при свече за четыре дня и четыре ночи. Щеки обросли щетиной, но я не шевелился, пока усталые глаза не достигли последнего слова.

Первый свиток показался настолько безобидным, что я никак не мог понять, почему его прячут, и горевал, что такое доброе произведение обречено на безвестность. Но ближе к концу истории причина стала очевидной. И несправедливость запрета не просто огорчила меня — она привела меня в ярость. Строки придали мне сил, и я твердо решил открыть их миру.

У меня зародился план.

Я решил, что переработаю свитки в пьесу — изменю несколько имен и географических названий, слегка уведу историю в сторону — и так донесу до людей сокрытую в них магию. Однако меня предал один актер. Во время премьеры я был арестован вместе с труппой и зрителями.

Из двухсот человек, выволоченных из театра в ту дождливую ночь, если не считать моей жены, я единственный еще жив. И мне до сих пор слышатся их вопли. За пять зим заточения я пролил столько слез, что жажда стала моей вечной спутницей. Даже сейчас, когда пишу эти слова, слезы размывают чернила, прочерчивая темные дорожки на песочном пергаменте.

Но, несмотря на то что свитки принесли столько горя моей семье и многим другим людям, в глубине души я не могу сожалеть, что изучил их. Они изменили меня, и теперь я знаю правду! И эту правду не вырежет нож палача. Я умру с последними словами свитков на устах — и умру удовлетворенным.

Будучи писателем, я всегда подозревал, что в словах таится особая магия. Но, прочитав свитки, понял, каким могущественным может быть письменное слово.

Слова обращаются человеческой кровью.

Добро пожаловать к свиткам.

Вы спросите, зачем тратить первые страницы на предсмертные речи человека, совершившего святотатство? Сала'зар Мат был казнен через публичные пытки и медленное отсечение головы в тюрьме Нью-Велк в Сент Сиб'аро утром следующего дня после того, как написал приведенное выше предисловие.

Его смерть, дорогие ученики, — первый урок, над которым вам следует задуматься, прежде чем приступать к исследованию.

Вы поверили Мату? Поверили в то, что слова могут стать человеческой кровью? Что они наделены таинственной силой? Не стыдитесь, если поверили. Сала'зар Мат был искусным писателем.